Девять пятьдесят девять. Тишина на площади. Потом, словно по
мановению волшебной палочки, — волна рукоплесканий и криков. И вновь тяжело
опустилась тишина… Голос Лукашевича:
— Земляки! Собрались мы здесь сегодня ради нашего старого
праздника…
Все. Время принятия решения. Пошел отсчет. Бесшумно
приоткрыв дверь, Данил выскользнул в коридор, на ходу достал пистолет и, держа
его стволом вверх, двинулся по недлинному коридору. Если этот скот запрет дверь
изнутри, придется шуметь, ничего тут не поделаешь, лучше попасться, но не
оставить снайперу ни единого шанса…
Он скользил словно во сне, чувствуя себя невесомым и
бестелесным. Бывший охранник Брежнева, меченный вечным клеймом «девятки», Данил
Черский впервые в жизни вышел предотвратить настоящее покушение на главу
государства — пусть и чужого. Он много лет был «человеком за спиной» — и ни
разу не выпало случая заслонить первое лицо от реального супостата. И надо же,
сподобил бог на старости лет…
Распахнув левой дверь, он ворвался в комнату, как учили. И
обрушился на стоявшего у окна человека, когда тот еще не успел к нему
развернуться. Удар.
Еще один. Третий — уже проформы ради. Потому что хотелось
бить и бить…
Перевернув лежащего, Данил пару секунд разглядывал
незнакомую, чисто выбритую физиономию, потом спеленал снайпера тем же скотчем.
Обыскал. Не было ничего, кроме мелочей, решительно не способных вызвать
подозрения.
Осмотрелся. В уголке стволом вверх стоит винтовка — весьма
даже неплохой «Бреннер-56», с просветленной хитрой оптикой, благодаря которой
можно без проблем лупить прямо через стекло. Дергал хорошо смазанный затвор,
пока из казенника не выскочили все пять остроконечных патронов. Подошел к
подоконнику и, приложив к плечу удобный приклад, посмотрел вниз сквозь
оптический прицел.
Лукашевич был от него, казалось, в полуметре. Жестикулировал
он скупо, телом не качал — идеальная мишень. На мгновение Данила охватило
дикое, иррациональное желание нажать на курок так вполне разумного человека
искушает какая-то неведомая сила кинуться вниз с высоты или встать на рельсы
перед несущимся поездом.
Палец даже коснулся гладкого железа — и тут же отпрянул.
Поставив обратно в угол разряженную винтовку, Данил переступил через лежащего —
тот как раз начинал оживать, — сел в кресло Максима и придвинул к себе телефон,
который, конечно же, никто не вздумал бы отключать.
Второго снайпера, засевшего где-то в столь же удобном месте,
он не опасался ничуть — и не потому, что Пацей был искренен, борясь за свою
поганую шкуру. Не может тут оказаться второго. В этой броне может отыскаться
лишь одна-единственная щелочка.
Преспокойно набрал номер.
— Слушаю, — раздался почти спокойный голос Волчка.
Охваченный жаркой волной нетерпения, Данил сказал:
— Отчет.
— Ноль по всем группам. Повторяю — ноль по всем группам…
— И я — ноль, — сказал Данил, зажав в кулак эмоции. —
Начинайте меня отсюда вытаскивать, все по плану…
Бережно положил трубку на рычаг. Оставались пустяки —
продержаться минут десять, пока не ворвутся люди, от которых вряд ли стоит
ждать подвоха.
Басенок должен прекрасно сработать, он слишком многое теряет
со смертью Батьки, на него можно положиться, он рванется с цепи, как злющий
кобель, или, по-местному говоря, — кусливый собака. Ну, а если наверх вздумает
подняться тот сучонок, что пустил сюда снайпера, разговор с ним будет короткий.
Ноль по всем группам. Это означало, что не случилось ни
единого прокола.
Что ж, бывают в жизни чудеса — особенно если готовить их
долго и вдумчиво, сжигая мозг сложными комбинациями, плюнув на нервы, плюнув на
сердце… И преспокойно растворяться потом в безвестной безымянности, нимало этим
не терзаясь.
Потом его, без всякого перехода, скрутила слабость — реакция
на все пережитое. Он поник, сгорбившись, с некоторым стыдом ощущая, как по лицу
ползут слезы — мы стареем быстрее, чем нам хочется, — тело пару раз
передернулось в спазмах плача, потому что слишком много отличных парней погибло
здесь, и он, позволив себе на пару минут расслабиться абсолютно, слушал
беззаботный рев динамиков на площади:
Только несколько минут, Только несколько минут Между нами
длилась та беседа… «Как, скажи, тебя зовут?», «Как, скажи, тебя зовут?», И она
ответила: «Победа…»
А потом тот Черский, которого никто не видел таким, и, надо
верить, никто и не увидит, превратился в того Черского, которого знали все.
Потому что это была еще неполная победа. Потому что он еще не доиграл партии. И
когда в коридор, сгоряча не помня о предосторожностях, влетел белобрысый гад с
бесшумкой — конечно же, озабоченный тем, что на площади все шло нормально,
Данил был готов, с ходу срубил его двумя ударами, как сухую сосенку, принес из
комнаты «Бреннер», держа за конец ствола, отпечатал на прикладе еще и пальчики
бесчувственного. Строго говоря, это никак нельзя было назвать фальсификацией:
коли уж белобрысый пустил сюда снайпера и подстраховывал его, отвечать должен
был за компанию, а как же иначе?
Потом было совсем просто. Данил видел все из окна коридора:
как легкие броневики влетели во двор, впопыхах круша клумбы и деревянные
лавочки, как сыпанул из люков спецназ в своих марсианских нарядах, как несся
впереди всех опальный генерал Басенок, судя по яростно-азартной роже, готовый,
наконец-то, отплатить полновесной монетой за далекий девяносто первый год…
Глава 7
АРМАНТЬЕР
Он прошел мимо Волчка и Кости Шикина, торопливо вскочивших с
дивана в вестибюле, при виде их радостных физиономий вовсе не ощутив триумфа,
потому что лично для него все было далеко не кончено. Он шагал по пустым
коридорам «Клейнода» словно в том сне, когда заранее знаешь, что спишь, но
проснуться не удастся и придется досматривать кошмар до конца.
Без стука вошел, сел к столу и пытливо взглянул на Оксану.
Его больше устроило бы не раскаяние, конечно, — ему-то откуда взяться, не тот
кадр, но хотя бы тень тревоги или беспокойства.
Ничего подобного, напряженность в ней ощущалась, но и
только. Вряд ли лицо у нее чуть осунулось — скорее всего, показалось.
— Что ты на меня так уставился? — спросила она совсем
спокойно.
Данил не верил, что она будет стрелять, сомневался, есть ли
у нее оружие вообще, но все равно был готов к неожиданностям: пресловутая
женская логика берет свое даже в тайной войне, и возможны сюрпризы…
Нет, никаких танцев…
— Знаешь, я ведь не врал насчет «Трех мушкетеров», — сказал
он, чувствуя, как что-то бесповоротно ломается в душе. — Я и в самом деле
столько помню наизусть, что могу шпарить кусками…
— Ну и? — она улыбнулась почти непринужденно.
— «На губах Атоса мелькнула зловещая улыбка: он не ошибся —
это была та самая женщина, которую он искал. Вдруг заржала лошадь. Миледи
подняла голову, увидела прильнувшее к стеклу бледное лицо Атоса и вскрикнула…»
