– Да понимаю я, Лёня, – махнул рукой Семён,
вздохнул, мрачно посмотрел, как вертолёт проскочил зелёную зону, понёсся над
пустынным предгорьем… и неожиданно кивнул Леониду: – Правда твоя, жизнь – игра.
Смотри!
Посмотреть было на что. Внизу поднимали облако пыли две
барбухайки. Барбухайки – это афганские грузовики с высокими будками, сплошь
расписанные орнаментом, увешанные кистями, бубенцами и колокольчиками.
Символические знаки, цитаты из Корана, подвески и всё такое прочее должно было,
согласно поверью, умиротворять горных духов, отводить недобрый глаз и выручать
в непогоду.
Оба грузовика были забиты ящиками, мешками и внушительными
тюками… Может, это он и есть, подарок судьбы?
– Ну что, садимся! – не спросил, приказал Семён,
бортстрелок дал очередь, сразу принудившую автомобили встать.
Леонид, присмотревшись внимательнее к местности, недовольно
пробурчал:
– Ну да, мы же русские, кое-где узкие… Влезем.
Действительно, «пчеле», с её двадцатиметровым несущим
винтом, было тесновато в ущелье, где стояли барбухайки, ну да где наша не
пропадала…
Неподалёку на высотке ведомый вертолёт уже высадил
прапорщика Наливайко с группой огневого прикрытия. Так, на всякий пожарный, на
случай внештатной ситуации при досмотре.
– Ну, Лёнь, давай, – прошептал Семён, и в это
время проснулась рация, на связь вышел сам комбат:
– Ноль первый – пятому…
Семён только чертыхнулся про себя:
– Слушаю!
– Бросай всё и двигай в квадрат двадцать семь –
семнадцать. Там духи блокировали «нитку»,
[8]
есть трёхсотые
[9]
и двухсотые.
[10]
Десантируйся и вступай в бой.
Помощь воздухом и бронёй туда уже пошла… Как понял меня, Писец?
– Понял вас, ноль первый, исполняю, – заскрипел
зубами Семён, выругался про себя и поднял глаза на Лосева. – Ну ты глянь,
как не везёт. Прям чёрная полоса.
– Да, жизнь тельняшка, – согласился тот, хмуро
наблюдая, как «крокодил» сопровождения резво уходит в квадрат 27–17. Мгновение
подумал и вдруг заговорщицки подмигнул. – Ладно, не переживай, присядем.
За минутку управишься?
Семён так и расцвёл благодарной улыбкой:
– Управлюсь, Лёня, управлюсь, дорогой! Дурное дело не
хитрое…
Тем не менее внутри он был собран и насторожен. Ох, тесно в
ущелье, маловато места, ухо нужно держать востро. Как бы из охотника не
превратиться в дичь…
– За мной! – пулей, едва колёса коснулись грунта,
вылетел он из люка вертолёта… и тотчас понял, что за минуту не
управится, – боковым зрением засёк оранжевый, огненно-дымный шлейф,
тянущийся в небо. Стингер!
Тут же со скалистого уступа по позиции прапорщика Наливайко
дробно заработал пулемёт, судя по звуку, крупнокалиберный, «сварка»,
[11]
а в кузове одной из барбухаек появилась увенчанная шишаком
гранаты труба гранатомёта РПГ.
– Падай, сына, падай, – потянул Семён на землю
выскочившего из вертолёта радиста, крякнув, упал сам и выпустил очередь по
гранатомётчику, засевшему среди тюков. – Сука! Падла!
Поздно. Грохотом ударило по ушам, густо обдало жаром, резко
встряхнуло мозги… Так, что перед глазами темнота, в горле дурнотный ком, из
носа и ушей кровь…
– Чёрт, – разлепил глаза Семён… и увидел горящий
подбитый вертолёт, тело пулемётчика Калибра, объятую жарким пламенем кабину
пилотов…
Это топливо из разорванного дополнительного бака ставило
точку на жизни Лёни Лосева. Чадную, жирную и страшную.
Вертолёт, высадивший группу Наливайко, ломая лопасти,
кувыркался по горному склону. Со стингером, да в упор, шутки плохи: что
выпускай тепловые ловушки, что не выпускай…
Было очень похоже, что фортуна расставила старшему
лейтенанту Песцову медвежий капкан, только он об этом не думал. Он вообще не
думал сейчас ни о чём – действовал на автомате, и только поэтому был до сих пор
жив.
– Сына, за мной! – зарычал он радисту.
Укрывшись за камнем, они открыли по барбухайке кинжальный
огонь, чтобы не дать гранатомётчику выстрелить снова. И он не выстрелил – на
месте грузовика вдруг вырос огромный огненный цветок, стремительно распустился,
с грохотом отцвёл и превратился в чадящий бензиново-пороховой костёр. В небо
потянулся чёрный дым, густо запахло смертью и бедой… Простой крестьянский
скарб, такую мать!
А со стороны второй машины уже вовсю летели пули, оттуда,
прячась за колёсами, стреляли водитель и ещё двое. И продолжал солировать ДШК,
певший песню смерти бойцам Наливайко, спрятавшимся за скалой. Ни высунуться, ни
вздохнуть, носа не показать… Против «сварки» с автоматами не очень попрёшь…
– Сына, связь! – рявкнул Семён, выплюнул изо рта
кровь и песок, схватил на ощупь тангенту. – Запор, это Писец, доложи
обстановку. Где, такую мать, агээс?
[12]
Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предки
прапорщика Наливайко были из запорожских казаков…
– Докладываю: стреляют, – послышался тенор как
всегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээс
сейчас будет. Во всей красе…
– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох и
плавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»
[13]
Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душманов
дойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали –
сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упал
молча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному.
Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс,
пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, в
белый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцы
стали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразу
поубавилось…
– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся за
тангенту, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробую
подогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка»
заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?
