Глава 9
– Аллочка Ивановна. Аллочка Ивановна!
Вкрадчивый шепот погнал ее из бесконечного серого забытья, в котором Алла барахталась уже неделю. Она и пряталась в нем, и это было удобно. Будто спит, обессилев. Какой с нее спрос?
Она откинула плед, села на диване, глянула на свою заместительницу, взявшуюся опекать ее все то время, пока Ивана готовили к похоронам, хоронили, поминали. И даже после того, как все закончилось, она вот уже третий день крутится возле нее. Устала. Под глазами легли тени, волосы причесаны кое-как. По подолу платья пятна. Надо бы ее отпустить домой к мужу, к детям. Надо бы ее отпустить домой отдохнуть от всего этого кошмара. Чужого кошмара.
Ладно, решила Алла, приглаживая волосы рукой, если начнет проситься домой, она ее отпустит. Сама инициировать ее уход не станет. Боялась, что не комфортно будет без помощницы. Пока та возилась с ее домом, делала что-то в кухне, варила какие-то супчики, кисельки, кашки, Алла могла себе позволить проваливаться в странное состояние, балансирующее на грани сна и обморока. Могла позволить себе ничего не делать, ни о чем не думать. Просто лежать с закрытыми глазами и делать вид, что спит.
На самом-то деле она не спала. Она все слышала и буквально все осознавала. Угадывала людей по настороженному шепоту. В уме складывала деньги, которые каждый день спрашивал у нее сын. Уже набежала солидная сумма, кстати. И куда ему столько? И отчетливо понимала, что ей не надо вставать, что в ее состоянии есть для нее спасение.
Если она начнет энергично действовать, это непременно повлечет за собой ненужное любопытство. Если она выйдет из дома так рано, не отскорбев положенные девять дней, сорок дней, год, то возникнут ненужные вопросы. Надо, надо отлежать нужное время в постели в согбенной позе с запущенным лицом и телом, с мутным тяжелым взглядом, сухими бескровными губами.
Иначе возникнут вопросы. Их она боялась.
– Аллочка Ивановна, миленькая, как вы?
Помощница опустилась на край дивана в метре от нее, виновато улыбнулась. Все ясно, с упавшим сердцем поняла Алла, сейчас станет проситься домой.
– Нормально, – треснувшим чужим голосом ответила Алла и зябко обхватила себя руками.
Хотя на самом деле ей было очень жарко лежать в шерстяном платье под пледом и жутко хотелось в душ, а потом к парикмахеру, маникюрше, косметологу. Но нельзя, ш-шш-шш. Нельзя! Ее должно знобить, ей должно быть жутко и холодно без Ивана. Ее теперь должна окружать пустота, от которой нет спасения.
– Может… Может, мне пора? – нерешительно и снова виновато улыбнулась помощница и прикрыла ладонью грязные пятна на подоле платья. – Мои там совсем без меня…
– Что? – Алла глянула на нее с неприязнью. – Что твои без тебя? Чашку с ложкой не найдут?! – тут ее голос сорвался, она всхлипнула и погладила помощницу по плечу. – Это я так… Прости. Не обращай внимания. Иди, конечно. Иди. Живым живое…
Все прошло замечательно. Все прошло на ура. Алла осталась довольна собой. Помощница разрыдалась у нее на груди, гладила ее по плечам, голове, жалела ее, уговаривала беречь себя и не убиваться уж так.
– Все равно дни его были сочтены, уж простите за жестокость, Аллочка Ивановна, – пищала ей в ключицу помощница. – Диагноз-то… Диагноз был страшен… Он бы мучился и вас мучил. Может, господь и избавил всех от мучений таким вот образом.
– Это кощунственно.
Алла вздрогнула всем телом, но совсем не от слов помощницы, а оттого, что та испачкала ее шею чем-то влажным, вдруг сопли, прости господи! Скорее бы она уже убралась!
– Простите… Простите меня, Аллочка Ивановна. Ради бога, простите. Вам и так больно, а я…
Через десять минут та ушла, и в квартире сделалось тихо. Комфортно тихо, сделала вывод через какое-то время Алла и улыбнулась. Она обошла всю квартиру комната за комнатой. Везде чистота и порядок. В комнате сына даже бабушкина шаль была сложена аккуратным прямоугольником. Но это сто процентов не он. Это помощница. Ее старания.
Вспомнив о сыне, Алла недовольно поморщилась.
Он посмел упрекать ее в смерти отца? Он посмел. Громко, гневно, со слезами на глазах у десятка людей. Это случилось в ресторане после поминок. Народ уже хватал из гардеробной куртки, шубы и пальто, когда с Антоном случилась истерика.
– Ты!!! Ты во всем виновата!!! – сипел он, брызжа слюной. – Если бы не ты… Если бы не ты… Он бы был жив! Это ты!!!
– Ты выпил, сынок? – Она подошла к нему вплотную со скорбно сложенными ненакрашенными губами, тронула за локоть и грубо с силой сжала, зашипев ему в самое ухо: – Прекрати, мерзавец! Прекрати валять дурака на людях!!!
Антон вздрогнул, откинул голову, смотрел на нее какое-то время полными слез глазами, потом оглядел притихший люд, сгрудившийся у зеркала, сник как-то сразу.
– Прости, мам, – шепнул он и полез к ней обниматься.
Конечно, от него пахло спиртным. Поэтому он такое и выкинул. Потом-то он держал себя в руках. Подкрадывался к ее дивану на цыпочках, присаживался с краю и недолго, но сидел, поглаживая ее по спине. Потом извинялся, спрашивал денег и уходил куда-то на всю ночь. Наверное, в его жизни кто-то появился, сделала вывод Алла и осталась довольна. Пора уже. Мальчик взрослый. И даже к лучшему, если у него появится личная жизнь, если она всецело займет его и отвлечет от нее и от ее личной жизни.
Она не позволит теперь никакого вмешательства, никакого. Достаточно ей было обузы при жизни мужа. Теперь его нет. Теперь она свободна. Свободна от него, от обязательств. И мало этого, она свободна от скорби!
Даже не думала, что такое возможно. Когда ехала в больницу, все гадала, все мучилась, как она воспримет мертвое Ванькино лицо, тело. Удивительно, но спокойно восприняла. С облегчением. И даже – господи, прости – не без тайного удовлетворения.
– Отмучался… – шептали в носовые платки плакальщицы из их больницы.
– Все равно был не жилец, – скорбели сослуживцы, прознавшие о Ванькином диагнозе.
– Может, так-то и лучше, а то гнил бы заживо, – с пониманием вопроса кивали они друг другу уже на поминках.
Алла глаз ни на кого не поднимала. Так и просидела все время с опущенной головой и прижатым к губам скомканным платочком.
– Ты поплачь, поплачь, милая, – гладили ее все по очереди по голове. – Тебе легче будет!
А ей и так было легко. Легко и почти безмятежно. Угнетала лишь процедура похорон и необходимость изображать страдание. Она не страдала! Она просто считала часы и минуты. Потом, уже дома, она залегла на диван в одежде и пробыла в таком состоянии все положенное время. Теперь все, теперь она одна. Теперь можно было вспомнить и о себе, и о Геральде.
Воспоминания о Геральде вдруг вызвали в ее душе странное смятение.
Рада ли она тому, что они теперь могут не прятаться? Рада ли она вообще тому, что он у нее как бы есть? Или и это ей уже все равно? На похоронах, помнится, он весьма сдержанно себя вел, ни разу не подошел к ней, чтобы выразить соболезнование. А вот коллега его, недавно пришедший в их клинику травматолог Леонид, наоборот, всячески опекал Аллу. И ей была не в тягость его опека. И Антон будто посматривал в его сторону благосклонно, без той вражды, с которой он смотрел на Геральда.
