– Позвонил все-таки, – недобро хмыкнул ему в ухо друг Толик Каверин. – Че не сразу? Че так долго ждал?
– Ну ты… Ну ты…
Непонятная обида на Толика раздирала Зайцеву душу. Ему хотелось не только орать и оскорблять его, хотелось дать ему в морду. И не потому, что дико было жаль Любочки, вовсе нет. Он же осознавал, что у них нет будущего. Просто друзья так не поступают, вот! Он мог, должен был сказать ему, что подобрал Любочку возле его подъезда и отвез к себе домой. Или где он ее подобрал, черт побери!!!
А он не сказал.
– Жж-жених, мать твою! – вместо ругательства выдавил из себя Алексей. Подумал и добавил: – Жж-жених, тоже мне!
А Каверин вдруг заржал.
– Че ты ржешь, вот че ты ржешь, скотина??? – заорал на него Зайцев. – Ты знаешь кто?!
– И сам не гам, и другому не дам, так, что ли, Леха? – спокойно, без обиды, закончил свой смех Каверин. – Чего злишься-то? Она же не нужна была тебе.
– Много ты знаешь! – вскинулся Алексей, но злость вдруг стала утихать, как залитый ливнем костер.
– Знаю, конечно.
– Откуда?
– От тебя и знаю. Сам же говорил, что не хочешь ее в своем доме, я не прав?
– Ты вот чего сейчас, а?! – заорал на него Зайцев, представив, как Толька сидит сейчас в кухне своей напротив Любочки и хает его. – Ты вот так со мной, а она слушает, да?
– Нет, не да, – передразнил его Толик. – Она не слушает. Она дома.
– А ты где?
– А я у тебя дома, – со вкрадчивой нежностью обронил друг.
– У меня?! Ага… Дома?
Думай, думай, думай! Что он там делает? Как он там оказался? Светка где? Почему молчат оба телефона?
Ничего не придумалось. В душе только замерло, и все.
– Ну, может, и не в доме самом, а рядом. Но у тебя. Правда, я теперь переехал от дома твоего, – внес поправку зловредный друг и с преувеличенным спокойствием поинтересовался: – У тебя кто-то гостит, Леш?
– У меня?! С чего ты взял? – от фальшивого изумления Алексей аж засипел.
– Да так… Я позвонил, за дверью кто-то возится, а не открывает.
– А-аа, так это собака, – обрадовался Леша. – Как же она тебе откроет, дружище ты мой верный?
– Ага… Оно конечно. Дверь открыть собаке не под силу, – послушно поддакнул друг. – Свет там в прихожей включить, выключить – это всегда пожалуйста. А открыть – нет, мы не можем. Хороший пес у тебя, Заяц.
– Хороший, – буркнул Леша и покраснел.
Стало стыдно перед другом за ложь. Очень стыдно. Никогда в общем деле не разделяло их ничто. Никогда! А тут женщины, и сразу две. И вынудили их эти женщины врать друг другу.
– Ага! А потом вдруг взял и вышел из подъезда пес твой, брат. Правда, почему-то он на Светлану Свиридову был дико похож. Не знаешь почему?
– Не знаю. И что? А у тебя что, вошло в привычку моих женщин караулить возле моего подъезда?
– Ага! Твоя все же Свиридова-то?
Леша не услышал, угадал, как друг руки потирает.
– Я так и думал!
– Что ты думал?
– Что у тебя снова чуффства… – намеренно корежа чистое и искреннее, произнес Каверин. – Как надолго?
– Не твое дело!
– Согласен. Твои симпатии – не мое дело. Но… – и тут тон Толика сделался резким и противным. – Но до тех пор, пока эти симпатии не проходят подозреваемыми по делу о гибели человека.
– Основания?! Факты?! Что у тебя на нее?!
И он чуть не брякнул другу по сложившейся годами привычке, что вот лично он фактами располагает, и то не склонен обвинять Свету. И что торопиться не следует с выводами. А думать нужно долго над всем этим, чтобы размотать этот хитрый клубок, в котором и погибшая сестра Светы, и совершенно посторонняя ей женщина, и погибший доктор, и жена его с любовником.
Кого он упустил? Ах да! Гарик, сбежавший с места преступления. Света, оглушенная всем на нее свалившимся. Кто еще? Ну, с большой натяжкой можно рассмотреть кандидатуру тщедушного низкорослого наблюдателя, от преследований которого сходит с ума красивая вдова.
Но Зайцев ничего этого не сказал.
– У меня на нее ничего, кроме осторожного заявления свидетелей о том, что парень, убивший доктора, приехал с девушкой. Девушка незадолго до преступления вылезла из машины и вошла в кафе.
– Кто это такой глазастый? – скривился Зайцев и за сердце схватился, вот и все, а думал – пронесет.
– Сразу несколько человек, брат. И они узнают ее, если очную ставку устроить. Так-то… – в голосе Каверина не было больше издевки, а было простое человеческое сочувствие.
Вспомнил все-таки, мерзавец, что друзья они.
– Щас она где, Толян? Телефон не отвечает, – пожаловался Зайцев и цыкнул на Сашку, которая просунула нос в дверную щель и нагло подслушивала.
– Я потерял ее, – пожаловался Толик. – То ли навыки теряю от старости, то ли любовь голову вскружила.
– Любовь, любовь, – съязвил Алексей и отечески добавил: – Она, проклятая, знаешь, что с нами делает?
– Теперь знаю. – Каверин вздохнул. – Можешь ерничать, сколько угодно, но я правда ее люблю.
– Любашу?
– Ее, кого еще. – Каверин снова вздохнул. – Ты ведь не зол на меня за нее, нет?
– За нее – нет. За тебя – да, – подумав, честно признался Зайцев. – Мог бы и рассказать. Все тайком, все молча, про кошек каких-то гнул.
– Ты ведь тоже не откровенничал особо, дружище, – с облегчением рассмеялся Толик. – Спрятал у себя в доме свидетеля и молчишь.
– Если бы свидетеля, а то…
– Ладно. Давай двигай домой. Я под твоими окнами и правда сижу в машине, жду, что она появится. Потерял я ее. Ну, хоть ты появись, что ли!
– У меня рабочий день в разгаре, – напомнил Зайцев с издевкой.
– Я тебя умоляю! У тебя Шурка в офисе посидит. Давай, давай, Заяц, двигай домой, а то у меня пиво в багажнике замерзнет. Ящик целый, между прочим. Заодно и поговорим. Ну? Ждать тебя?
– Жди.
Толик отключился, и почти одновременно с этим Алексею на телефон пришло сообщение: «Со мной все в порядке, вернулись родители, я под домашним арестом, перезвоню. Света».
Вот, собственно, и все. На этом его участие в ее судьбе и закончилось. Деловитый отчим дядя Коля, посадивший Свету под домашний арест, окружит теперь ее адвокатами, начнет стряпать фальшивые алиби, договариваться с кем только возможно. И уж точно Зайцева, который старше падчерицы почти на двадцать лет, близко к ней не подпустит в том самом смысле, конечно. Они ведь с дядей Колей-то поди ровесники.
Так-то…
– Так-то, брат Анатолий, – пьяно глянул Зайцев сквозь пивной высокий бокал на друга. – Старой любви как будто и не было, а новую как будто и потерял.
