Сообщение Би-би-си
Интерлюдия
«После отъезда визитеров он поговорил с женой, а затем прошел в свой кабинет, сел в кресло и задумался. Конечно, он понимал, что они правы. Под влиянием обстоятельств и своих оппонентов, особенно Ельцина, он вынужден был согласиться на проект Союзного договора в том виде, в каком его согласовали с руководителями республик. Возможно, правы Павлов, Бакланов, Шенин, даже Анатолий Лукьянов, когда говорят ему о недостатках этого договора. Но другого просто нет. А если не подписывать, то распадется государство, которое и без того функционирует с огромным трудом. Если бы Валентин Павлов не был таким несговорчивым и упертым человеком, возможно, его следовало бы оставить. Этот упрямый и настырный финансист сумел меньше чем за полгода каким-то непостижимым образом остановить сползание экономики и стабилизировать ситуацию. Но при этом вызывал непонятное раздражение у многих руководителей республик, конфликтовал даже с членами своего правительства и не стеснялся возражать президенту страны при посторонних.
Конечно, его все-таки надо поменять, и Назарбаев был бы наиболее удачной кандидатурой. Горбачев не хотел признаваться даже самому себе, но именно шесть мусульманских республик все время были его стратегическим резервом, которые при всех потрясениях и склоках неизменно оставались на его стороне. Даже после того как в Киргизии прошли демократические выборы, и там, отстранив коммунистов от власти, президентом стал бывший руководитель Киргизской академии наук Аскар Акаев. Все шесть республик поддерживали проект Союзного договора и готовы были его подписать. Назарбаев будет идеальной кандидатурой на должность премьера, еще раз подумал Горбачев.
Но пока главное другое: что будет завтра? Поздно вечером он позвонил и поговорил с Аркадием Вольским, а после ужина снова прошел в свой кабинет. Разговор с приехавшими не шел у него из головы. Конечно, они попробуют объявить о чрезвычайном положении. Странно, что Болдин приехал с ними. Он верил Валерию больше всех остальных. А оказалось, что он готов поддержать кампанию против самого президента, видимо, придется менять и его. Горбачев поднял трубку и с удивлением обнаружил, что телефон не работает. Другой аппарат тоже не работал. В его кабинете стояли пять разных телефонов – с линиями правительственной связи, космической, стратегической. И они по определению не могли отключиться все разом.
Он все понял, но еще не хотел верить до конца в случившееся. Вышел из кабинета, прошел в гостиную, где был обычный городской телефон, и поднял трубку. Он тоже не работал. Михаил Сергеевич нахмурился – это уже похоже на заговор, – и громко позвал жену. Раиса Максимовна вошла в комнату и по его лицу поняла, что произошло нечто невероятное.
– У нас отключили все телефоны, даже правительственные и линии космической связи, – сообщил Горбачев.
– Как они посмели! – возмутилась жена.
– Решили, что так будет правильно, – мрачно произнес он, – чтобы я не мешал им вводить чрезвычайное положение. Не понимают, что люди их не поддержат.
Горбачев вызвал дежурного офицера:
– Где Медведев?
– Улетел вместе с генералом Плехановым, – доложил офицер.
– Идите, – отпустил его президент, не глядя на жену.
– Мне всегда не нравился Медведев, – выходя в другую комнату, бросила она.
В этот вечер Горбачев лег позже обычного. В доме было непривычно тихо, не раздавалось никаких телефонных звонков. Утром он включил телевизор и услышал о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению и обращение членов ГКЧП. Более всего его возмутило заявление Лукьянова, фактически поддержавшего требования всех остальных. И еще он услышал о своей болезни и неспособности исполнять обязанности президента. По другому телевизору эти новости смотрела Раиса Максимовна. Она вошла в его комнату с изменившимся лицом и тревожно сказала:
– Они хотят тебя отстранить. Ты понимаешь, что это значит? Им придется рано или поздно показать тебя всему миру. И ты должен быть по-настоящему больным.
Горбачев начинал понимать. Неужели они пойдут на подобное? Он попросил узнать, какие радиоприемники есть на даче. И через полчаса ему принесли довольно мощный приемник, лежавший в подсобном помещении. Теперь можно было слушать не только «Маяк», но и западные голоса – «Свободу», «Голос Америки» и Би-би-си на русском языке.
Раиса Максимовна распорядилась, чтобы кухня больше не принимала никаких продуктов, и они пользовались только тем, что было уже заготовлено на их даче. Когда привезли новую партию продуктов, охранники вернули их обратно, оставив только фрукты.
Утром на горизонте появились патрульные катера пограничной береговой охраны. Он знал, что пограничники подчиняются Крючкову, и, вызвав дежурного офицера, потребовал передать свое требование о восстановлении связи и вызове его личного самолета. Офицер передал все по инстанции. Ответом было молчание.
Вечером Горбачев позвал зятя и записал на старую камеру свое обращение. В нем он подчеркнул, что находится в полном здравии и фактически отстранен группой высших руководителей от исполнения своих обязанностей. Кроме того, сделал четыре различных текста о своем здоровье и положении в Форосе, надиктовал один и тот же текст четырежды. Зять и дочь разрезали пленку на четыре части. Одну передали водителю, привозившему продукты, который должен был доставить ее в Киев. Пленка оказалась в КГБ. Вторую попытались передать через офицера, знакомая которого работала в местной больнице. Пленка оказалась в КГБ. Третью увезла с собой одна из стенографисток, которым приказали покинуть дачу на следующей день. В Москве пленку изъяли. Она тоже оказалась в КГБ. Четвертую привезет в столицу сам Горбачев.
Спустя много лет после происшедших августовских событий уже вышедший в отставку Ельцин убежденно скажет, что Горбачев знал все детали подготовленного Указа о Государственном комитете по чрезвычайному положению. Более того, знал, кто в него вошел и какими методами они будут действовать. Ельцин даже не понял, о чем именно он говорил. В пылу полемического задора пытаясь уличить Горбачева в двуличности, он фактически признал, что все слова о заговорщиках, пытавшихся отстранить Горбачева от власти и взять ее в свои руки, были невероятной ложью. Имя Горбачева в августе девяносто первого использовалось российскими политиками как таран якобы для защиты демократии и свободы, тогда как на самом деле это были обычные аппаратные игры, и все документы готовились задолго до девятнадцатого августа. Но это уже мало кого интересовало. Конечно, Горбачев знал о введении чрезвычайного положения и понимал, чем это может закончиться. Но правда состоит и в том, что в последний момент он дрогнул и в силу своего характера отказался визировать документы, что и привело к августовским событиям, когда члены советского руководства были вынуждены объявить его нетрудоспособным.
Девятнадцатого, поздно вечером, Горбачев услышал сообщения о выступлении Бориса Ельцина на танке, о пресс-конференции членов ГКЧП, когда Янаев назвал его своим другом, и о состоявшемся заседании Кабинета министров СССР. Ничего еще пока не было ясно. Ближе к вечеру из Фороса уехали почти все работавшие здесь сотрудники, прикрепленные работники, большая часть охранников, даже секретари-стенографистки. На даче осталось только тридцать два человека.
