Пролог
Иван да Марья
Стоит лето в огромной земле, называемой полуостровом
Кольским… Плывёт над сопками нескончаемый полярный день… Время ужинать, а в
горнице светлым-светло от лучей северного незаходящего солнца…
– Ну-кось, давайте за стол! Закусим, чем Бог
послал! – Скудин-старший повёл саженными плечищами, степенно огладил
бороду и подмигнул Скудину-младшему – такому же широкому, как отец, только
выбритому гладко, по-городскому. – Разговорами сыт не будешь!
Вот уже неделю егерь Степан Васильевич пребывал в отличном
расположении духа. Даже перепуганного браконьера, пойманного вчера на Щучьем,
купать, как водится, в болотине не стал, а, сетку отобрав, отпустил с миром. И
как не радоваться-то? Сын Ванька пожаловал в гости, да и не просто пожаловал –
молодую жену привёз отцу с матерью показать… То есть, положа руку на сердце, не
такую уж молодую. Годков двадцати пяти, а может, и поболе (Степан Васильевич
слышал когда-то, будто городских баб о возрасте не спрашивают, и на всякий
случай не уточнял). Ну так ведь оно, если разобраться, опять к лучшему. Не
соплюха какая, вертихвостка. Женщина, по всему видать, солидная. С
образованием…
Солидностью этого самого образования Степан Васильевич,
опять же правду сказать, не шибко проникся. Невесткина почти законченная
докторская диссертация, о которой с гордостью упомянул Иван, особого
впечатления на него не произвела. А вот то, что она сразу, по собственной
инициативе и притом ловко взялась со свекровью за сковородки и тряпки, – это
вызвало уважение. И выросла Марьяна, оказалось, без матери. Как не побаловать,
не приласкать сироту?..
Сынок Ванька тоже давно не мальчик. Сороковник разменял, в
шрамах весь, вот-вот третью звезду на погоны получит. Не хрен собачий, –
полковником будет! А с виду так вовсе настоящий генерал. Статный, ростом под
потолок, плечами не про всякую дверь. Порода! Скудинская, основательная, из
уральских казаков!
Путано петляет жизнь человеческая… В далёком тридцать пятом
сержант госбезопасности Вася Скудин влюбился без памяти в рыжеволосую колдунью,
ссыльнопоселенную со Смоленщины. Плюнул на всё: на карьеру, на чины, в жёны
взял, сына родил… и жил в согласии и любви, покуда не застрелили на финской. Та
колдунья до сих пор по земле ходит, кто Григорьевной зовёт, кто бабой Томой.
Вон она сидит, мама, – на почётном месте. И улыбается, глядя на любимого
внучка. Хорош Ванечка! И жёнка ничего. Не сухотна, не ломотна, не тоща, не
ледаща. Справная, одним словом, бабёнка… Сильна Григорьевна, каждого видит
насквозь. Всякий, стоя перед ней, чувствует: знает о нём эта бабка такое, что и
самому человеку неведомо. Даже здесь, в коренном саамском краю, где через
одного «чертознаи», признаётся и уважается её сила. Много лет назад местный
нойда
[1]
надумал сжить со света соперницу, решил порчу на неё
навести. Намазал свой сейд
[2]
жиром и кровью, поговорил с
духом-помощником, посоветовался с Саймо-олмаком, покровителем чародеев… и решил
отстать, не связываться. Шибко сильный нойда, однако, оказалась эта русская
баба… И то! Скоро сто лет – а все зубы свои, взгляд живой, длинные волосы всё
так же густы… только побелели, стали цвета прелой соломы. Верно сказали духи –
лучше не связываться!
Между тем все расселись, и хозяин дома поднял чарку
самогона, весело повел глазами из-под кустистых бровей.
– Дай вам Боже, дорогие мои, крепкого здоровья и долгих
лет. А нам – чтобы встречаться почаще!
С чувством сказал, от самого сердца. За столом, чай, не
чужие собрались, родня, да ещё любезный друг Данилов, старый саам, тоже Степан
и тоже егерь, по-свойски заглянул на огонёк.
– Ну, бывайте здоровы!
Чокнулись, выпили, взялись за еду. На столе всего горой: и
свежее, с пылу с жару, и томлёное, бочковое, из-под гнёта. Жареный хариус и
малосольный ленок, тушеная бобрятина и лосиная печень, варёная икра и
запашистый, домашней выпечки хлеб… Никакой тебе «скудости», от которой их
древняя фамилия вроде бы происходила. Реформы, не реформы, социализм,
капитализм – а чтобы егерь да без харчей? Не было никогда и не бывать такому
вовеки!
Скудины были из тех русских людей, которые ни с мечом, ни с
калачом шуток не шутят. Ели не торопясь, со вкусом и молча – какие могут быть
разговоры, пока не утолён первый голод. Не скоро налили по второй. Потом выпили
– в охотку, под лососиную тёшу, и – слово за слово – не спеша потекла
размеренная застольная беседа. О видах на охоту, о погоде, о снежном человеке,
который в прошлом месяце ломился в избу ко вдовой лопарке,
[3]
насилу отогнали выстрелами в воздух… Коварная штука брусничный самогон. Ни
малейшего сивушного духа, лишь чуть отдаёт лесом и травами, а спичку поднеси –
чистая аква вита, горит синим пламенем. А ещё развязывает языки, кружит головы
и валит с ног самых крепких мужиков. Однако у Скудиных меру знали. Все чинно,
пристойно. Лишь стук ложек (вилок здесь, как искони велось на Руси, не
признавали) да степенный разговор по душам…
Чёрный кот – а какому ж ещё быть в доме колдуньи! –
полёживал у печки, с интересом косился на людей, однако же к столу не лез,
только жмурил жёлтый хитрющий глаз. Во-первых, хорошо воспитан. Во-вторых,
лень. А в-третьих, уже нутро ничего не принимает, от пуза нажрался рыбьих
потрохов…
– Давай, Машенька, еще подложу. – Хозяйка дома,
привстав, с улыбкой потянулась к торчащему из чугунка половнику. –
Соляночка нынче задалась! Степан Васильевич сам медведя добыл.
Невестка ей нравилась. Не кичливая, скромная, сразу видно –
из хорошей семьи, даром что городская. Правду сказать, Дарья Дмитриевна и сама
родилась в городе, который на Севере только и признаётся столицей, – в
Ленинграде. Так бы, верно, и сохла всю жизнь в каменном нагромождении улиц…
если бы в пятьдесят пятом, юной студенткой, не встретила в тайболе
[4]
младшего лесничего Стёпушку Скудина. Ох!.. Всё забыла – и практику, и свой
институт. Не послушала ни родителей, ни друзей. Вышла замуж и осталась у чёрта
на рогах – за Полярным кругом… И ничего, скоро уже полвека вместе, в семье
совет да любовь, сына вырастили – не стыд! А сколько подруг, в столице
оставшихся, счастья так и не нашли…
– Спасибо, Дарья Дмитриевна, этак мне скоро всё
перешивать придется. – Невестка, взглянув на свекровь, вдруг бесхитростно
рассмеялась, с весёлым отчаянием покачала белокурой стриженой головой. –
Знаете, как в том анекдоте: где талию будем делать – здесь, здесь, может,
здесь?
