Голос его предательски дрогнул. На какое-то мгновение он
превратился из респектабельного научного мужа в одинокого, всеми забытого
старика.
– Не, пап, погода здесь ни при чём. – Маше вдруг
стало мучительно жаль отца. Оставив недоеденный плов, она резко поднялась, принесла
из прихожей сумочку и вытащила небольшой целлофановый пакет. – Вот,
смотри! Это тебе привет из Лапландии.
– Так, так… – Сразу оживившись, Звягинцев положил
вилку и осторожно, кончиками пальцев извлёк замысловатое образование. Уже не
серое, а угольно-чёрное. – Хм, интересно, этот ваш привет, похоже, ничего
не весит, хотя весьма плотен на ощупь. И, похоже, поглощает весь видимый
спектр…
Загадочная веточка успела изменить не только цвет, но и
форму, превратившись из сувенирной плетёнки в некое подобие причудливой
спирали. Теперь она была выгнута наподобие ленты Мёбиуса, только на порядок
более сложно.
– Понимаешь, пап, вначале оно было совершенно аморфно и
сверкало, как рождественская ёлка. – Маша, несмотря на жару, вздрогнула и
почему-то перешла на шёпот: – А потом усохло, в веточку превратилось.
И, опуская некоторые касавшиеся только их с Иваном
подробности, она поведала о восхождении на Чёрную тундру. Начиная с россказней
старого саама и кончая страшными котообразными людьми с их явно нехорошими намерениями.
Не забыла ни о таинственной полянке, ни о недовольстве бабки Григорьевны…
– Нехорошо как-то получилось. Вначале огненный цветок у
чуди подземной потырили… – Маша налила себе квасу, попробовала
легкомысленно улыбнуться, но память о пережитом страхе мешала. – Потом
Ваня этим типам по шеям надавал…
«Кому надавал, а кого совсем уложил…» Иван счёл за лучшее не
уточнять. На другой день он наведался к месту побоища, но не нашёл там ни
мёртвых, ни живых. Ни, между прочим, каких-либо следов перетаскивания тел. Вот
тогда баба Тома и посоветовала им уезжать подобру-поздорову – пока чего похуже
не приключилось. И подполковник спецназа послушался, ибо знал свою бабушку. Зря
пугать не будет…
Профессор, слушавший внимательно, неодобрительно хмурил
кустистые брови.
– Чудь подземная? Ты, Марина, почитай-ка внимательно
северные сказки. – Он встал, прошёлся от стола к окну, снова сел. –
Все подземные жители крайне низкорослы. Норвежские альвы, датские эльвы,
ирландские лепреконы, англосаксонские гномы… Гномы!.. А британские малютки
медовары пикты? А премудрые карлики, на которых держится весь скандинавский
эпос? А германские нибелунги, наконец? По всей вероятности, и наша «чудь
белоглазая» должна быть малоросла. Так что, осмелюсь предположить, уважаемый
Иван Степанович имел дело с кем-то покрепче…
– Согласен. Пардон… – Скудин привстал, расстегнул
лёгкую рубашку, предъявляя вещественное свидетельство. – Вот такие сказки
кольского леса…
На животе у него ещё красовался могучий, словно от удара
копытом, кровоподтёк. Звягинцев только покачал головой: ему-то казалось,
колотить Марининого мужа было всё равно что бетонную стену. Однако научный
интерес возобладал, и он повернулся к дочери:
– Ну а если сказки в сторону, то каково ваше мнение,
коллега?
(Конечно, коллега. Если бы не закрутила роман, связавшись с
этим звероподобным, как раз теперь бы докторскую дописывала…)
– Я бы, если выражаться в терминах теории Джозефсена,
назвала это синтроподом. – Кивнув на «привет из Лапландии», Маша прищурила
глаза и медленно отпила кваса. – Его визуализация с последующей
материализацией ничуть не противоречит модели Уиллера. Особенно если принять во
внимание концепцию Эйнштейно-Розеновских туннелей искривлённого пространства…
– Ага! И превосходным образом сочетается с идеями
Тейяра де Шардена о психическом гиперуниверсуме. – Окончательно забыв о
хлебе насущном, Звягинцев поднес к глазам загадочное образование, и на губах
его заиграла восторженная улыбка. – И обрати внимание, Марина, оно
материализовалось в виде спирали, что навряд ли случайно. Весь космос, все
мироздание состоит из спиралей. От галактик до вакуумно-квантовых вихрей.
Видимо, это элемент кода… единого кода единого мира, заложенный
природой-матерью в фундамент всего живого и неживого… Тут тебе и знаменитая
двойная спираль Уотсона-Крика, молекулярная модель генетического кода… А
торсионные поля, которыми мы, собственно, занимаемся? – Он вдруг замолчал,
осенённый неожиданной мыслью. Рывком поднялся и едва ли не бегом устремился к
себе, коротко бросив на ходу: – Маша, наливай чаю, там рулет в холодильнике.
Вишнёвый…
– «Не женитесь на курсистках, они толсты, как
сосиски», – вздохнул Скудин, когда умчавшийся по коридору профессор более
не мог его слышать. – Кто такой хоть этот ваш Джозефсен? Иностранный
шпион? Может, я с ним пиво где-нибудь пил?..
В его голосе звучала тоска. Перед Машей можно было не
притворяться. Угодив на работу в НИИ, он изо всех сил старался соответствовать,
но получалось далеко не всегда. Образования не хватало. Ох, джунгли!..
Насколько там иной раз было проще…
– Брайен Джозефсен – нобелевский лауреат. – Маша
поднялась, включила электрочайник, стала потрошить вишнёвый рулет и с
торжеством продемонстрировала Скудину срез: – Ага! Кстати-то о спиралях… Так
вот, Джозефсен создал теорию о возможности существования параллельных миров.
Кино смотрел небось?.. Где эти самые туда-сюда прыгают?
Скудин кивнул.
– Как ты понимаешь, – продолжала она, – в
действительности всё сложней. Параллельные миры не то чтобы соприкасаются с
нашим… Джозефсен пишет, мы их не воспринимаем, так как наше сознание сковано
бременем догм и формальной логики. Тем не менее структуры высших измерений в
наш универсум всё-таки иногда проникают. Он их называет «синтроподами» или
тенями многомерных структур. Понимаешь?.. Время мыслится как особого рода
квазиматериальная сущность…
Не зря говорят, будто один из признаков настоящего учёного –
это способность объяснить, чем он занимается, последней уборщице на примере
водосточной трубы. Если это верно, то Маша, без сомнения, была настоящим
учёным. Умела растолковать мужу-спецназовцу так, что он хоть и на пределе, «в
осях», но всё-таки понимал. Скудин снова кивнул.
– …Как связующий материал, соединяющий воедино всё
сущее. Тем самым оно не внесущностно, оно есть сама жизнь. Можно даже
утверждать, что нет вообще ничего, кроме времени. Еще Эйнштейн говорил, что
деление на прошлое, настоящее и будущее есть не что иное, как иллюзия. Хотя
достаточно устойчивая…
– «И много преуспел в изучении Дзынь», –
процитировал Скудин писателя Успенского. Маша свободно витала в мирах, где он
был так же беспомощен, как сама она – в дремучем кольском лесу. Тут не только
приключения богатыря Жихаря можно припомнить…
– …Короче, мой дорогой, вся наша так называемая
эволюция – просто историческая парадигма. Идея, порождённая убогим трёхмерным
мышлением при линейном одномерном понимании времени. Академический нонсенс!
Вероятно, существуют универсумы, движущиеся в обратном направлении. А уж более
растянутые или сжатые во временном отношении, чем наш, – наверняка!
