От полноты чувств, от бьющей через край жизни Эдик
восторженно запел и двинулся дальше по коридору. Правду сказать, все его
предыдущие похождения имели место возле самой двери палаты. Пора было
вырываться на оперативный простор, пора было делиться счастьем со всеми..
А я тебя не холил,
А я тебя не шмолил,
А я тебя, зануду, не любил?
Однако делиться восторгом было особо не с кем. В длинном
пустом коридоре царила тишина. Только гром буйствовал за окном да ветер
потоками швырял в стёкла косой дождь.
– Эй, народы, вы где?..
Беспричинно расхохотавшись, Эдик заглянул в соседнюю палату…
никого. Отворил дверь в следующую, присмотрелся… На специальной кровати, не
дававшей появляться пролежням, неподвижно вытянулся какой-то чувак. Утыканный и
обвешанный, вот умора, какими-то шлангами и гирляндами электрических проводов.
Рядом подмигивал экранчиками и тихонько попискивал целый стеллаж всяких
дурацких приборов… Эдику захотелось без особых затей растолкать мужика и вместе
похохотать над уморительными, на его взгляд, надписями типа «NEHER
electronics»… Он подошёл ближе и вдруг узнал в неподвижном человеке великана-спецназовца,
не позволившего тогда, в Карелии, откромсать ему мужскую гордость.
«Единственный был чувак путёвый из всех… Теперь вот в отрубе лежит, как пить
дать ломается,
[185]
и некому его раскумарить
[186]
…
оно всегда так, хорошим людям не прёт…»
– Друг, друг… – От внезапно подхлынувшего
сострадания у Эдика даже слезы выступили на глазах. Влекомый светлым порывом,
он шагнул к кровати и, всадив иглу шприца в пластиковую капельницу, придавил
шток до упора. Радужная жидкость завинтилась тоненькой струйкой, потом
образовала размытый клубок и начала втягиваться в прозрачную трубочку. –
Держись, брат, ща и тебе хорошо будет… Поплаваем в розовом море… Русалки там
такие… каракатицы… Чур только, не брызгаться…
Глеб Буров никак на его старания не отреагировал. Даже глаз
не открыл. А возле стены, на узенькой, притащенной откуда-то кушетке крепко
спала под наброшенным пледом пожилая женщина. Его мать Ксения Ивановна. Спала –
силы-то человеческие не беспредельны…
А ведь известно, что с ребёнком всё как раз и случается
именно тогда, когда мать отвернётся. Даже в зорко охраняемой, от всех мыслимых
и немыслимых напастей защищённой «Семёрке»…
– Ну что, брат? В кайф тебе? – прошептал
Эдик. – Ну, торчи, торчи… мешать не буду…
Неслышно открыв дверь, он выбрался в коридор, сунул порожний
шприц в мусорницу и вернулся к себе. Забрался под одеяло, свернулся калачиком…
Его переполняло ощущение счастья. Огромного и всемирного. Оно пузырилось и
играло всеми цветами, точно сладкое море из его сна. «Счастья… Всем… Сразу и
даром… – всплыла в памяти окрошка из когда-то прочитанных строк. – И
чтобы никто не ушёл обиженным…»
Чёрт не нашего Бога
На следующий день у Виринеи, Вени, Альберта и спевшихся с
ними Гринберга с Капустиным была запланирована страшная месть в отношении
Андрея Александровича Кадлеца. Разведав пять циферок на его кейсе, молодые
учёные вознамерились подложить в серебристый чемоданчик несколько пришедших в
негодность плат от компьютера. Ребята заранее предвкушали, как разразится
истошными воплями чувствительная система сигнализации, после случая с
трансформатором сменившая – радениями всё того же замдиректора – допотопные
турникеты на вахте. Как вылетит во всеоружии доблестный спецназ и устроит
показательное задержание. С жуткими криками, лязганьем затворов и – при
малейшем намёке на уважительный повод – с непобедимыми приёмами рукопашного
боя. А потом, что существенно хуже, тщательное, со вкусом организованное
дознание и разбирательство, бесконечные объяснительные, подписки о невыезде
(если повезёт) и прочие ужасти-прелести чекистского бумаготворчества. «Я мстю,
и мстя моя страшна!» А нефиг было Глеба Бурова биомассой называть!..
Вышло, однако, как в байке про диссидента, который в годы
застоя каким-то образом вырвался за рубеж. Хотел вывезти и жену, но сразу не
получилось: она работала в «ящике» и была, естественно, сугубо невыездной,
причём на годы вперёд. Рассказывают, диссидент тогда нанял сумасшедшего шведа,
чтобы тот перелетел на маленьком самолёте через скудно охраняемую границу с
Финляндией, сел на лёд определённого озера в северной части Ленобласти, забрал
женщину и умотал с нею обратно. Сказано – сделано! Бесшабашный пилот прилетел
куда следовало точно в назначенный срок. Опустился благополучно на лёд… Только
вот жены диссидентской – нет как нет! Швед ждал, ждал… Наконец подкатил на
своём аппарате к рыбакам, сидевшим над лунками, и на ломаном русском
осведомился, не видели ли они поблизости такую-то даму. Приезжую из Ленинграда.
«Не, не видели, – ответствовали рыбаки. – Да не ждите, не будет её:
автобус сегодня не пришёл…»
Вот и у ребят планы страшной мести пошли прахом по столь же
простой и изящной причине. В день «Икс» замдиректора по общим вопросам просто
не явился на службу.
На самом деле ночью с ним произошло кое-что существенно
хуже, чем всё спланированное заговорщиками. Но тот, кто это проделал, никого о
своих планах не предупреждал.
Был поздний вечер предыдущего дня…
Андрей Александрович Кадлец отдыхал от трудов праведных,
сидя в кресле перед телевизором у себя дома и ожидая сытного ужина (супруга на
кухне доводила до кондиции корейку с картошкой и луком), и было ему глубоко
обидно за родную державу. Почему обидно? А почему шведская чугунная латка для
приготовления тушёных продуктов извлекается из нарядной коробочки и хрустящей
бумажки вся благородно-бархатно-чёрная и полностью готовая к наполнению
деликатесами и загрузке в духовку? Тогда как отечественный чугунок равного
объёма и веса весь выпачкан солидолом и стоит в углу захудалого хозяйственного
магазина, там, где печное литьё, кочерги и совки, стоит грязновато-ржавоватый и
неприглядный, но зато снабжается инструкцией из двенадцати пунктов?.. «Перед
первым использованием изделие тщательно вымыть… Прокалить с солью в течение 40
минут… Смазать растительным маслом и прокалить ещё раз… При появлении ржавчины
два предыдущих пункта следует повторить…»
Потому что потому. Корейка, которую готовила жена, была
французского происхождения. Латка, естественно, шведского. Картофель –
голландского, ибо мыслимо ли у нас в сентябре месяце раздобыть хорошего
своего?.. Телевизор перед Андреем Александровичем был японский. На суперплоском
экране сновали по изумрудному полю яркие фигурки футболистов. Лучших
спортсменов гигантской России разделывала под орех сборная крохотного – на
карте без лупы не найдёшь – Люксембурга.
Вот и было Андрею Александровичу обидно, горько и больно за
родную державу. Тем не менее запахи из кухни доносились умопомрачительные.
Наконец замдиректора по общим вопросам не выдержал, покинул обжитое кресло и
двинулся в сторону кухни с намерением поинтересоваться, когда же наконец ужин.
