Громоподобно хлопнула дверь с лестницы, и в коридоре
послышались шаги. Тяжёлые, полные уверенности и ощущения силы, они заставили
троицу кладоискателей затаиться и замереть не дыша. Потом что-то щёлкнуло, и
прозвучал голос:
– Первый, слышишь меня? Попали в цвет. Заходим…
Голос вроде как голос, но было в нём что-то очень нехорошее.
Что-то, вызывавшее желание немедленно оказаться где-нибудь в другом месте. Как
можно дальше отсюда…
– Конкурирующая фирма, мать их… – одними губами
выдохнул Серый и, видимо не надеясь на самбо, вытащил нож-прыгунок. Щелчок
лезвия показался оглушающе громким. – Похоже, сваливать надо…
– Нет уж, на хрен! – Сверкнув глазами, Натаха
схватила револьвер, стволом указала на добычу: – Сука буду, не отдам!
Парни даже не подумали снисходительно улыбнуться. Они знали,
что безобидная с виду любительница пирожных была способна на ярость загнанной
кошки. Пару лет назад она у них на глазах так отделала фомкой конкурента-беспредельщика
– небось мало не показалось. Опять же и содержимое чемодана было таково, что
бросить его при первом признаке опасности – потом себе не простишь…
Юркан подкрался к двери и осторожно прижался к ней ухом. То,
что он там услышал, весьма ему не понравилось.
– Ребята, это не конкуренты… – В голосе афганского
ветерана послышался натуральный испуг. – Что-то не видел я раньше
чердачников с рацухами… Спецы или бандиты, как пить дать… Короче, линяем
по-тихому…
И в это время из бомжовника раздался ужасающий рёв.
Утробный, животный, бессмысленный. Так кричат в нестерпимой муке, когда
человеческое существо преображается в ком страдающей плоти, лишённой воли и
разума. На миг смолкнув, вопль тут же возобновился на более высокой ноте и
сорвался на визг.
– Дай-ка мне… – Смутная угроза сменилась реальной,
и Юркан пришёл в чувство первым. Он вынул из ватной Натахиной руки револьвер,
взвёл курок, нахмурился, бесшумно приоткрыл дверь и осторожно глянул в щёлку: –
Выходим…
Серый с Натахой как перышко подхватили на руки чемодан,
который только что с трудом двигали по полу, и на цыпочках, не дыша, следом за
Юрканом двинулись по коридору. Стихающие звуки человеческих страданий послужили
беглецам жутковатым, но надёжным прикрытием: те были слишком заняты. Кто из них
различит тихие шаги, нечаянный скрип рассохшейся половицы… Обливаясь потом,
трое чердачников наконец выбрались на лестницу… и тут нервы сдали у всех троих
одновременно. Стало некогда думать ни о «Первом», возможно ждущем внизу, ни о
дерьме под ногами. Серый, Натаха и Юркан сломя голову припустили вниз по
скользким, густо загаженным ступеням и – не иначе, помогла святая водичка,
давно высохшая в старинной бутылке! – достигли парадного, некоторым чудом
не напоровшись на засаду, не свернув шеи и даже не уронив чемодан. Выскочили на
улицу, бросились бегом через двор… и, с выпрыгивающими из горла сердцами, еле
заставили себя подойти к «мерседесу» нормальным человеческим шагом, не
привлекая нежелательного внимания. Вякнул «Клиффорд», взревел двигатель, и
«мерс» резко, с проворотом колёс, улетел в транспортный поток, довольно бурный,
несмотря на вечернее время. На часах была половина одиннадцатого…
Настоящий полковник
Рита-Поганка переминалась с ноги на ногу и чувствовала, что
неотвратимо превращается в сосульку.
Её бабушка Ангелина Матвеевна, выросшая под Краснодаром, а
ныне коротавшая старость у внучки, непререкаемо полагала: порядочному рынку
следовало открываться часов этак в шесть утра, а к полудню – полностью
прекращать свою деятельность. Увы! Что справедливо жарким летом в
благословенных южнорусских губерниях, то совсем не обязательно работает в
Санкт-Петербурге, на Варшавской улице, в месяце марте. Рано утром, когда
ростовчане и краснодарцы стремятся переделать «по холодку» как можно больше
дел, платёжеспособному Питеру не до покупок. Народ либо едет на службу, либо
ведёт в школу внуков, либо же ещё не проснулся. Так что как следует, в полную
силу Варшавский продовольственно-вещевой рынок принимается функционировать
часам этак к одиннадцати. В данный момент до этого было весьма ещё далеко…
Молодая женщина, к которой за острый язык и непредвзятость
суждений начало уже прочно прилипать прозвище Поганка, поправила пальцем
свечку, горевшую в большом аквариуме с цветами, и посмотрела в небо –
пасмурное, разрисованное багровыми рассветными клочьями. Да уж, «по холодку»!..
Ночью опять прошёл снег. Может, самый последний снег перед тем, как всё
возьмётся таять уже окончательно…
Рита переступила с ноги на ногу в огромных – валенках с
замызганными галошами… И вспомнила, как в прошлом году они что-то отмечали у
подруги на даче, и тоже всю ночь шёл снег, так что утром подругин муж еле
пробился по заваленной улице на своём «москвиче». Тогда было весело: истошно
взвывал двигатель, буксовали колёса, три хохочущие женщины дружно толкали в
корму… Через неделю ожидался уже апрель, и они, помнится, сообща постановили:
вряд ли ещё следует ожидать больших снегопадов. Ну так вот – на небесах явно
услышали их легкомысленный трёп. На другую же ночь уходящая зима расстаралась и
выдала всё, на что не могла раскачаться в свои «штатные» месяцы. Питерский
спецтранс двое суток потом не мог отскрести проспекты, а тот дачный посёлок
(куда спецтранс наведывался исключительно по великому блату, подкреплённому
длинным рублём) завалило по окна. На радость местным калымщикам с их
всепогодными «Нивами», тут же выехавшим спасать из российских сугробов погибшие
там «Гранд Чероки» и «Мицубиси Паджеро»…
– Тьфу-тьфу-тьфу!.. – Рите-Поганке очень не
хотелось, чтобы на небесах её подслушали снова. За неполный месяц, что она
здесь работала, ей до смерти надоел холод. Но хуже всего было то, что
Варшавская улица действовала как аэродинамическая труба. Причём непонятно в
какую сторону. Не только южный и северный, но также все прочие ветры достигали
здесь неистовой силы. К изучению этого явления следовало бы приставить учёных.
Рита была далека от науки, она знала только, что скоро обзаведётся хроническим
насморком, и ей это не нравилось.
Ладно!.. Уже совсем скоро пойдут покупатели, и о холоде на
некоторое время удастся забыть…
Женщина похлопала себя по бокам руками в толстых засаленных
рукавицах. От резкого движения с ближнего мусорного бачка взлетел голубь.
Впрочем, рыночный сизарь, привыкший хватать съестное прямо из-под человеческих
ног и собачьих носов, был не пуглив и скоро опустился обратно. Рита
пригляделась… Сначала ей показалось, что у голубя прилипли на головке снежные
хлопья. Но нет – пушистый белый гребешок, каких вообще-то у голубей не бывает,
явно не имел «внешнего» объяснения. Он просто там рос.
«Мутант! – Рита невольно покосилась на обгорелые руины
многоэтажного здания, отчётливые и жуткие на фоне светящегося серого неба.
(Обычно она изо всех сил старалась в ту сторону не смотреть.) – На том
спасибо, не двухголовый… Чего только не дождёшься… в наше-то время да в здешних
местах…»
Однако допускать мысль о мутантах, возникающих
непосредственно рядом, совсем не хотелось, и Поганка решила: а может, голубь
был просто такой породистый. Пушисто-хохлатый. С чьей-то голубятни улетел,
удрал, наверное, чтобы не съели. Держат ведь, говорят, некоторые до сих пор…
