«…And have a nice day!»
[20]Когда электронные часы показали семнадцать двадцать пять,
из-за расположенной под ними двери в коридор послышалось ожесточённое
царапанье, а потом – истошное «Мяу!!!». Альберт повернул ручку, и в комнату
лохматой шаровой молнией влетел кот – большой, полосатый, тёмно-рыжий по более
светлому. На линолеуме ему было не разогнаться: когти проскальзывали, кота
заносило на поворотах, однако, давно привыкший, он стремительно пересёк комнату
и исчез под столом профессора Звягинцева. Не то чтобы начлаб подкармливал или
баловал его больше других; скорее наоборот, и к тому же под столом витал
собачий запах, принесённый на хозяйских ботинках. Просто там было самое
надёжное, недосягаемое ни для каких гонителей убежище, и кот знал это
прекрасно.
Он вообще отличался отнюдь не средним умом. Не зря же он был
не просто так себе кот, не какой-нибудь Барсик-Мурзик и даже не Чубайсик, как
принято сейчас называть рыжих, а Кот Дивуар. Что, как мы с вами понимаем,
проливает новый свет на название одной славной африканской страны…
Причина его столь поспешного бегства выяснилась буквально
через минуту. Раздалось вежливое «тук-тук», и на пороге возникли люди, которых
почему-то принято ассоциировать с гулким сапожным топотом и лязгом оружия. Трое
молодых людей в сером «городском» камуфляже были институтской охраной, ну а
стерегли весьма режимное предприятие далеко не вохровцы с берданками. В приоткрытую
дверь заглядывал самый натуральный спецназ.
Профессор Звягинцев оглянулся от окна:
– В чём дело? Не мешайте работать!
Охрану здесь весьма не любили, и охрана хорошо это знала.
– Лев Поликарпович, – виновато развёл руками
рослый парень с капитанскими звёздами на плечах. – Пять тридцать почти.
Приказ… праздничный… чтобы после пяти тридцати – нигде никого. И всё опечатать.
Откуда взялся подобный приказ, было известно и одним и
другим. Преемственность тянулась ещё с тех времён, когда в научных институтах
перед праздниками все пишущие машинки – или хоть каретки от них – обязательно
складывались в надёжное помещение и там запирались. Ибо что скорее всего
сотворит советский человек, осчастливленный трёхдневным досугом? Правильно.
Помчится в родную контору, схватит раздолбанную «Ятрань» и все трое суток будет
печатать нечто антисоветское. Нынешний заместитель директора по общим вопросам,
писавший приказы по институту, был всем известным сторонником демократии и
реформ. Однако в основе его творчества всякий раз лежал прошлогодний приказ. А
потому… И вообще, после всем известных событий…
Кот Дивуар раздражённо зашипел из-под стола, выражая общие
чувства.
Длинноволосый Веня Крайчик впился взглядом в экран,
оттягивая неизбежное и изо всех сил гипнотизируя машину: ну выдай ещё хоть
точечку! Ну выдай!.. Остальных перспектива провести три дня в мучительной
неизвестности: так что там процесс – пошёл? не пошёл?.. – привела в
состояние, близкое к буйному.
– Вам, может, ленту из принтера вытащить и
отдать? – ядовито осведомился Альберт.
– Вы слова такие – «Нобелевская премия» – когда-нибудь
слышали? – в тон ему поинтересовалась Виринея. И бросила в мусорник
изжёванную сигарету: – А её примерно за то и дают, чем мы тут занимаемся. Ну, я
понимаю, капитану Гринбергу простительно не знать, он считает, что компьютер –
это такой большой электронный пасьянс… – С упомянутым капитаном у девушки
были свои отношения и свои счёты. – …Но вы-то, Глеб Георгиевич, вы-то!
При этом умом она понимала – на самом деле охранники
проявили очень большую воспитанность, зайдя лично предупредить. Могли бы просто
перебросить в коридоре общий рубильник. Имели право. А что при этом тю-тю все
результаты и выстраданная программа, которую на жёсткий диск, естественно, не
«спасли», – не их проблема. О выключении ровно в пять тридцать все были
предупреждены загодя.
– Почему же только пасьянс, – проворчал капитан
Гринберг. Он был курчавый и черноволосый, с характерными чертами лица, у
определённого круга людей вызывающими антисемитские настроения: этакое «горе в
чекистской семье». – Ещё можно голых девок по Интернету смотреть…
Виринея вспыхнула и на секунду не нашлась, что ответить.
Глеб вздохнул и посмотрел на часы:
– Выключайте, пожалуйста, технику. Мы и так уже вас
позже всех остальных…
– Эйнштейн от гестаповцев в Америку убежал, –
заметил Альберт. – Тоже работать, наверное, не давали.
Спецназ на сравнение не отреагировал. Не такое выслушивали
молча, с непринуждённой улыбкой. Хотя, конечно, со всеми этими гениями дело
иметь – работка не для слабонервных.
– После праздника вернётесь, доделаете. На свежую
голову.
– Праздничек!.. – вновь ринулась в бой
Виринея. – Подумаешь, какой царь-батюшка на трон вступил! Чиновника в
Кремль выбрали! Праздничек!..
Глеб пожал плечами:
– Мы приказы не пишем…
– И вообще, вы-то домой поедете, а наши ребята на вахте
будут сидеть, охранять, – подал голос второй его подчинённый. –
Имейте уважение.
Он носил боевое прозвище Монохорд. Когда спрашивали, что это
такое, он гордо поправлял: «Не путать с „крипторхом“!» Переодеваясь в штатское,
он с мальчишеской удалью цеплял на грудь большой жёлтый значок, гласивший:
«Глупый пингвин робко прячет, хитрый – нагло достаёт…»
Веня решил любой ценой выиграть несколько драгоценных
секунд.
– Господи помилуй, – сморщился он. – Да через
нашу вахту слона можно вывести! Режим, режим… звон один. Даже датчики на
металл…
Он хотел добавить «…жаба задушила приобрести», но не
добавил, потому что в это время произошло сразу несколько событий.
На часах сравнялась половина шестого.
Глеб Буров нахмурился и посмотрел на комнатный шкаф с
электрическими рубильниками.
Компьютер наконец-то выкатил долгожданную точку.
И в довершение всего дверь распахнулась шире, камуфляжные
фигуры подались в стороны, и в лабораторию заглянул лично Чёрный Полковник.
На самом деле Иван Степанович Скудин по прозвищу Кудеяр,
институтский замдиректора по режиму, ничего особо чёрного в своём облике не
имел и вдобавок был по-прежнему подполковником. Кто ж ему даст лишнюю звезду
после взрыва вверенного объекта? На том спасибо, что не разжаловали вообще.
Хорошо знавшим Кудеяра было известно, как мало беспокоило его это
обстоятельство. Он в тот день потерял нечто, не подлежавшее измерению ни в
каких звёздах.
Его взгляд тут же скрестился со взглядом профессора, и на тонких
планах бытия, без сомнения, прозвучал ледяной перезвон шпаг.
«Па-ску-дин!.. – внятно отчеканили глаза начальника
лаборатории. – Мою девочку…»
