– Мужчина, дайте пройти!.. – обратилась (если это
можно назвать «обратилась») женщина к Скудину. На самом деле он совершенно ей
не мешал, но раздражение требовалось сорвать. Иван поспешно отступил прочь и
подумал о своём сыне или дочери, так и не родившемся. Почему он был настолько
уверен, что их с Машей ребёнок нипочём не стал бы швыряться пирожными и вопить
как резаный, заставляя взрослых краснеть?.. Это был бы хулиганистый, благо есть
в кого, но добрый и разумный малыш…
– Выбрали что-нибудь? – улыбнулась Ивану юная
продавщица. Он собрался ответить, но в это время из резко распахнувшейся двери
снова дохнуло Арктикой, и к прилавку, слегка задев Скудина рукавом, проследовал
рослый, полноватый молодой человек. По стеклу этак хозяйски брякнули
автомобильные ключи на брелоке, украшенном трёхлучевой мерседесовской
звёздочкой:
– Девушка, мне «Ночную розу»! И пирожных разных
коробочку…
Очередь за тортами была длиной ровно в три человека. Парень
и в мыслях не держал кого-то обидеть. Он просто не заметил стоявших. Продавщица
замешкалась, соображая, кого обслуживать первым. Резвый малый не снизошёл даже
до ссылки на нетерпеливую подругу, ждущую в «мерседесе»: пропустите, мол,
товарищи-господа, не то прямо тут помру от любви!.. Даже и того не сказал, а
таких, страдающих полным отсутствием воображения, Кудеяр, ох не любил.
– Слышь, друг, – сказал он негромко, –
очередь тут.
Парень едва покосился:
– А я спешу, дядя.
Кудеяр взял его руку с ключами и без усилия снял её со
стекла, улыбнувшись в ответ:
– А я тоже, племянничек.
Хотя в действительности не спешил никуда.
Улыбка, если вдуматься, – это оружие. Как и все прочие
человеческие проявления, умей только использовать. Улыбкой можно обаять
человека, привязав его к себе на всю жизнь. А можно перепугать до смерти. В
такие убийственные крайности Иван вдаваться не стал, но парень что-то понял (не
разумом, конечно, – инстинктом) и посторонился:
– Да ладно тебе, дядя… покупай.
– Мне вот этот, пожалуйста. – Иван ткнул пальцем в
бело-взбито-сливочный куб. Тот был почти лишён каких-либо архитектурных
излишеств, но почему-то стоил как несколько богато разукрашенных кремовых
башен, выставленных по соседству. Верхняя грань куба была залита абрикосового
цвета глазурью, на ней красовалась надпись: «2000». Оставалось надеяться, что
торт не валялся здесь со времён встречи юбилейного года. А может, это
проявилась на кондитерской фабрике пресловутая «ошибка-2000»?.. Не возымев
грозных последствий, которых от неё ждал весь мир, она, насколько было известно
Ивану, до сих пор «вылезала» разными мелкими пакостями…
Он расплатился, взял торт и вышел наружу. Тут оказалось, что
Арктикой в воздухе веяло не случайно. Как раз с той стороны, куда направлялся
Иван, наползала низкая тёмно-серая туча; вероятно, следовало ждать снегового
заряда. Солнце уже скрылось, вот-вот ударит ветер и полетят в лицо липкие, с
пятирублёвую монету, снежные хлопья… Скудин машинально глянул на номер стоявшего
у поребрика «мерседеса» (в котором, кстати сказать, никакой подруги не
наблюдалось) и двинулся вперёд по проспекту. Может, ещё в какую лавочку
завернуть, кагора купить?..
Квартира была двухкомнатная и по «хрущобным» меркам даже
просторная. Однако иногда Рита начинала понимать, почему подруга Натаха сбежала
отсюда при первой возможности. Впрочем, сегодняшний вечер по некоторым верным
приметам обещал быть спокойным, без стихийных бедствий и полтергейстов. Рита
твердо сказала себе, что расслабляться нельзя и что, скорее всего, нынешнее
благолепие есть обманчивое затишье перед бурей. Тем не менее ванну удалось
наполнить без неприятностей. Трубы не начали гудеть, отхаркиваясь коричневой
ржавчиной, газовая колонка шумела ровно и деловито, не грозя Хиросимой и не
порываясь угаснуть… То есть настал всё же миг, когда – Господи, до чего ж
хорошо! – Рита действительно погрузилась в чистую, горячую, ароматную
воду. Блаженно вытянувшись, молодая женщина пошевелила измёрзшимися за день
пальцами ног… и в памяти всплыл эпизод «стриптиза по-русски», виденный по
телевизору давным-давно, ещё на заре Перестройки. Помнится, заиграло
бессмертное «Не спи, вставай, кудрявая!..» и на сцену, неуклюже переставляя
точь-в-точь Ритины валенки, вразвалку выбралась жуткая бабища. Ватник, стёганые
штаны и толстый, неопределённого цвета платок, спущенный на самые брови…
Подозрительно оглядевшись, тяжеловесная «бабец» отложила метлу, отставила
ржавый лом и снеговую лопату… и принялась порхать!!! Под умилённые рыдания всё
понявшего зала. И вот полетела наземь серая телогрейка, размотался платок,
упали ватные брюки… Свалились нежно-голубые, с начёсом, панталоны «made in
USSR»… Выскочил откуда-то парень в опрятной спецовке – и подхватил, закружил
точёную фигурку, украшенную лишь радужными лепестками бикини…
Рита откинула нашампуненную голову на гладкий эмалевый край,
с наслаждением слушая, как возле ушей лопаются невесомые пузырьки пены. Каждый
день (если, конечно, удавалось мирно поладить с трубами и колонкой) она вот так
смывала с себя Поганку-цветочницу и вполне понимала змей, меняющих кожу. Не
сказать чтобы она возвращалась с рынка физически грязной. Ощущение замаранности
было более глубоким и тонким. Таким, что мылу вроде бы не полагалось от этого
помогать. Но ведь помогало! Из душистой ванны Рита выбиралась совсем другим
человеком. В самый первый вечер она, помнится, насмешливо сравнила себя с
Афродитой, восстающей из пены. Это сравнение, приправленное изрядной долей
цинизма, с тех пор всякий раз приходило ей на ум. Да уж. Афродита…
…Дверной звонок разразился пронзительной трелью как раз в
тот момент, когда Рита повесила полотенце и перешагивала через край ванны, на
ходу заворачиваясь в пушистый белый халат. Рита чуть не поскользнулась,
вздрогнув от неожиданного и резкого звука. Вообще говоря, у звонка в этой
квартире был свой особенный нрав. И повадки, далёкие от тривиальных. Сколько
раз он выдёргивал её из уютного кресла, а то вовсе из постели, и она мчалась в
прихожую, теряя спросонок шлёпанцы… только затем, чтобы убедиться – ложный
шухер, перед дверью никого нет.
– Иду!!! – на всякий случай заорала она во всё
горло, хорошо зная, что тонкая дверь даже менее громкий вопль пропустит без
особых помех. – Иду!..
Быстренько обмотала голову полотенцем и, не найдя тапок,
босиком бросилась открывать. На коридорном линолеуме оставались мокрые следы.
Звонок был способен запросто испустить ещё трель, да не одну, ибо редко
заглядывавшие деятели жилконторы почему-то считали, что в квартирах обитают
безнадёжно глухие… а «эффект второго сапога» Рита до смерти не любила.
