«Скудин», – гласили жёлтые буквы. «Паскудин», –
шёпотом съязвил папа, когда они достаточно отдалились от проходной. Острая
нелюбовь к госбезопасности у него была, как он сам говорил, генетическая. Ещё
со времён отца, замученного НКВД. – Ох, пометёт новая метла…»
* * *
– Иду!.. – Сколов волосы хвостом, Маша храбро
зашла в воду по пояс, с визгом присела – и торопливо, чтобы скорее согреться,
поплыла неуклюжим, собственного изобретения стилем. С водной стихией она была
не очень-то в ладах. Потому, может, и не жаловала свое настоящее имя – Марина,
то бишь «морская». Только папе дозволялось её так называть, другим было нельзя.
Ребята на службе извращались кто как умел: Маша, Машерочка, Мура, даже
Матильда. Папа при этом морщился, точно от зубной боли. Но особенно травмировала
его «Марьяна», придуманная Иваном.
А голоса матери Маша не слышала никогда. Та умерла родами,
от неудачного кесарева.
Скудин между тем резвился вовсю, демонстрируя высший класс
боевого плавания. Мастерски нырял, высовывался по пояс над поверхностью озера,
резким рывком выскакивал высоко в воздух, словно ниндзя, запрыгивающий
«способом молодого лобана» в лодку своего противника. Ключом вскипала вода,
играли на солнце брызги, потом всё успокаивалось и затихало – надолго, так
надолго, что Маше делалось страшно. Иван всякий раз отсутствовал раза в два
дольше, чем теоретически полагается выдерживать под водой человеку, но всё же
выныривал, как таинственное подводное чудище, троюродный брат Нэсси из
шотландского озера, называвшегося воровским словом «лох»… Маше было не до
забав. Она степенно проплыла разик вдоль берега, смешно отплёвываясь и задирая
над водой подбородок. Выскочила на сушу и сразу принялась яростно вытираться.
Натянула трусики, путаясь, залезла в платье… Снова закурила и блаженно устроилась
на камушке. Господи, до чего ж хорошо!..
…Папа оказался прав. Новая метла действительно взялась мести
совсем не как прежняя, подевавшаяся в одночасье неизвестно куда. Спустя время
даже «генетический» ненавистник гэбистов был вынужден скрепя сердце признать:
скудинские орлы были профессионалами. Не мозолили глаза, не лезли, как
саранцевские, по делу и без дела во всякую бочку затычкой. Они присутствовали.
Ненавязчиво и незаметно. Однако фотоаппарат, вмонтированный в оправу очков
официального японского гостя (интеграция, знаете ли, сотрудничество,
разрядка…), запеленговали сейчас же. Быстро мобилизовали из ближайшей
лаборатории аппарат для рентгеновского просвечивания. Свинтили мешающие краны и
всякие защитные крышечки… и уже в директорском кабинете, во время чаепития и
прощальных поклонов, устроили японцу лёгкую внеочередную флюорографию. Сквозь
деревянную стену. Секунд этак на пять. Никакого ущерба здоровью, но для
микропленки – летально. «А не совсем идиот, – в первый раз сказал про
Скудина папа. И тут же поправился – Конечно, для питекантропа…»
Все это время Маша видела грозного подполковника почти
каждый день. И всякий раз почему-то испытывала большую неловкость. Как будто
что-то их связывало, какой-то секрет. Чушь, конечно. Она могла бы поклясться – он
не обращал на неё никакого внимания Вежливо здоровался, и все…
А потом настала осень и её. Машин, день рождения. Справляли
его, как обычно, в лаборатории. С «Алазанской долиной», бутербродами и тортами
прямо на столах, застеленных старыми распечатками. И все это хотя под конец
дня, но, естественно, в рабочее время.
Когда уже чокнулись за «новорожденную» и собрались налить по
второй, чтобы должным образом почтить Машиного poдuтеля, в запертую (по случаю
нелегальщины) дверь деликатно постучали с той стороны. Молодежь бросилась
прятать рюмки, а папа напустил на себя независимый вид и лично отправился
открывать. Кому, как не начлабу, и случае чего отмазывать сотрудников от
разгневанного начальства!
Шелкнул замок, и стало ясно, что действовать придётся по
худшему из мыслимых вариантов. Ибо на пороге стоял лично заместитель директора
по режиму. А в глубине коридора просматривалась троица его ближайших подручных.
Могучие парни переминались, ни дать ни взять «болея» за своего командира.
«Можно к вам?» – дипломатично спросил Скудин, хотя мог бы войти и не спрашивая,
и папа потом говорил, что почувствовал себя носом к носу с вампиром, которому,
как известно, вначале требуется приглашение. «Прошу…» – буркнул он, отступая с
дороги. «Приятного аппетита, – пожелал Иван всем присутствующим. И… извлёк
из-за спины розы. Целый букет нежно-лососёвых, нравившихся (и откуда узнал…)
имениннице. – Поздравляю вас, Марина Львовна, с днём рождения, –
продолжал он улыбаясь, но глаза почему-то были настороженные и тревожные. –
И ещё… позвольте сделать вам… предложение. Выходите за меня замуж!»
«Что?!!» – ахнула Маша.
Но внутренне, чёрт побери, нисколько не удивилась…
Скудин наконец выбрался на берег. Полотенце ему было без
надобности. Гимнастика, отжимания на кулаках, бой с тенью, которая в итоге
наверняка угодила в свою теневую реанимацию… Маша долго смотрела на мужа,
любуясь, потом вспомнила, что надо было сделать одну вещь.
Дурацкая по здешней жизни городская привычка – таскать с
собой кошелёк, а вот пригодилась. С самым серьёзным видом она разыскала
золотистый новенький гривенник и бросила к подножию валуна: «Ваше благородие,
владычица Выгахке… нижайше прошу вашего пардона, поелику аз есмь засранка и
дура. Зело вельми понеже и паки. – Бессмертный „Иван Васильевич“ упopно лез
ей на ум. – Не корысти ради, а токмо волею…» Господи, какая дичь, хорошо
хоть, что мысленно, Иван не услышит и не засмеет. А если серьезно, то, конечно,
дура, уехала, с отцом даже не попрощалась. Гордая, самостоятельная. вылетевшая
из родительского гнезда, заневестившаяся дочка-красавица. Засранка
неблагодарная…
…В общем, чудесные лососёвые розы обратно в скудинскую
физиономию не полетели. «Таких ребят полно! А ты!..» – возмущался папа
несколько времени спустя, когда «Иван Степанович» превратился в «Ваню» и даже
«Ванечку» и повадился чуть не ежедневно похищать Марину после работы, так что
домой она возвращалась иной раз за полночь. Возвращалась с сияющими, между
прочим, глазами. «Он же натуральный головорез! Дуболом!.. Мокрушник на
государственной службе!.. – рокотал Лев Поликарпович. – Да что ты в…
гестаповце этом нашла? Когда доктора и кандидаты кругом…»
«За кандидата наук, если помнишь, я уже выходила!» –
отбивалась Марина. Её жизненный путь действительно ознаменовался недолгим и
неудачным браком с сыном старого папиного товарища, талантливым математиком.
Машу, собственно, и привело под венец в основном глубокое уважение к Володиной
одарённости. Шесть месяцев совместной жизни, в течение которых он то и дело
перебивал её на полуслове, ибо способен был рассуждать только о любимых
проблемах кодирования, расставили все точки над «ё». Молодые люди развелись без
разменов квартир, скандалов и слез, оставшись друзьями. Их дружбе оказалось
достаточно научных консультаций раз в две недели. А большего, как теперь было ясно,
и с самого начала не требовалось.
В настоящий момент Марину анемично обожал другой
потомственный гений, на сей раз биохимик. Естественно, опять сын папиного
старого друга. Дима тоже был необычайно талантлив, Маше было с ним интересно…
Но муж, только способный преданно смотреть ей в рот?.. Муж, чья личность в её
присутствии полностью исчезает?..
