Только одна пенсионерка спешила прочь, торопясь увести
внучку. Рита спросила её:
– Не скажете, что там такое?
Старая женщина окинула её неодобрительным взглядом – «И эта
туда же!» – однако ответила:
– Да милицию вызвали. Собаку бродячую
застрелить. – И потянула за руку внучку: – Пошли, Анечка…
То, что дальше сделала Рита, ни в какие понятия о
здравомыслии категорически не укладывалось. Бывает, мы совершаем поступки,
которые много лет потом нас самих изумляют: ой, Господи! Да я ли этакое
содеял?.. И как быть-то могло?
А вот могло, оказывается, могло. То ли планеты как-нибудь
по-особому сошлись, то ли пятно на солнце выскочило, то ли ещё что… Знакомимся
с девушкой, через пять минут оказываемся с ней в загсе, потом живём долго и
счастливо и умираем в один день. Или – бросаемся, расплёскивая корейскими
сапожками талые лужи, к двери ларька, из-за которой вот-вот должен прозвучать
сухой хлопок выстрела. Стремительно распахиваем её и…
Продавец жался в углу за прилавком. В руках у него был
тяжёлый нож-топорик для разрубания мяса, но держал он его не угрозы ради, а как
бы желая заслониться широким лезвием, словно щитом. А прямо перед Ритой, спиной
к ней, стоял участковый Собакин. Он не оглянулся на резкий скрип распахнувшейся
двери. Цепко расставив ноги в неизменных хромовых сапогах, он медленно
расстёгивал кобуру. Он не спускал глаз с четвероногого правонарушителя: вдруг
бросится!
Но пёс бросаться не собирался. На это у него ни сил, ни
гордости уже не осталось. Крупное, побольше средней овчарки, облезлое
тускло-бурое чучело обречённо сгорбилось возле дальней стены. Пёс часто дышал,
приоткрыв пасть, и на обращённом к людям боку рельефно просматривались все
рёбра. Выражение гноящихся глаз было отчётливо скорбным. «Кончайте, что ли,
скорей…»
– Андрон Кузьмич!!! – завопила Рита. – Андрон
Кузьмич, погодите!!!
Собакин, уже взявшийся за пистолет, нехотя оглянулся на неё
через плечо:
– Тебя только не хватало. А ну выдь!
Но эмоциональный вихрь, внёсший Риту внутрь магазина, ещё не
иссяк, и она ринулась между участковым и псом.
– Он что, покусал кого-нибудь? Покусал? Ну, скажите,
покусал кого-нибудь или нет?
Андрон покосился на продавца.
– Да нет вроде, – пробормотал мясник.
– Он ваше мясо украл? – продолжала наседать
Рита. – Бифштексы поел? Куриц импортных попортил? Господи! Живое существо
несчастное из-за куска убивать!!!
Костей и недоеденных ошмётков на полу, кстати, видно не
было, и продавец снова помотал головой, опуская свой нож. Определённо не он был
инициатором всей этой затеи. И уж всяко ему не улыбалось отчищать свой
магазинчик, в котором после собачьего расстрела не скоро небось возобновится
нормальная торговля. Если возобновится вообще. Кто к нему пойдёт-то после
такого?
Пёс между тем почувствовал неожиданное заступничество, и в
нём встрепенулась некоторая надежда. Молодая женщина ощутила, как он ткнулся в
её ладонь горячим, больным, потрескавшимся носом. Потом робко лизнул. Тут Рита
поняла, что будет отстаивать этого чужого, никогда близко-то не виденного пса
поистине до последнего.
– Так скажите хоть, что он натворил?!
– Да что. Побирался, – буркнул продавец. –
Жорева поклянчить… подкармливаю я его иногда… если какой кусочек заветрится.
Мужик один на лапу ему наступил… он взвизгнул, мужик испугался… Замахнулся
авоськой, а он на него гавкнул…
Кобелина, нечистопородный ротвейлер, в самом деле мог
перепугать кого угодно. Особенно в своём нынешнем состоянии. Взъерошенная
шерсть, розовая проплешина на спине, позвонки, торчащие, словно гребень у
динозавра… «Уберите собаку, она бешеная! Она укусит сейчас! Милиция! Где
милиция? Я жаловаться буду…» Андрон хмуро поглаживал пальцами кобуру.
Предстоявшее мероприятие его тоже не приводило в восторг. Однако авторитет
следовало соблюсти. Он сурово проговорил, обращаясь к Рите:
– Или пристрелю сейчас, или забирай куда хочешь.
– А вот и заберу! – ответила Рита. Больше всего её
волновало, где бы взять верёвку для поводка. Покамест она крепко ухватила пса
за грязный ошейник, благо это можно было сделать не наклоняясь. – Ну?
Пошли, сукин сын.
Кобель покорно поплёлся с ней к выходу.
Мужика, потребовавшего над собакой расправы, Рита вычислила
сразу. Крупный, полноватый дядька лет под шестьдесят, при очках, в толстом
зелёном пуховике и меховой шапке резко выделялся среди любопытствующих тёток. В
отличие от них, ему было не всё равно, чем кончится дело. У него было лицо
человека, уверенного в торжестве справедливости. Рита и пёс улыбнулись ему
одинаково – в сорок два зуба.
Праведная суровость на лице мужика сменилась недоумением,
быстро перешедшим в откровенную злобу.
– Товарищ милиционер!..
– Собака не бродячая, она принадлежит гражданке, –
громко объявил участковый. – Товарищи, расходитесь!
– Таких гражданок под суд надо отдавать! –
возмутился зелёный пуховик. – Безобразие!.. – И нацелил палец
непосредственно на Риту. – А псину твою ещё раз увижу – застрелю! Сам
застрелю! Безо всякой милиции!..
Законность подобного обещания вызывала массу вопросов, и
Андрон Кузьмич грозно нахмурился, но Рита не стала прибегать к его помощи. Она
набрала полную грудь воздуха… и ответила мужику в лучших традициях
Поганки-цветочницы.
– Валяй, стреляй! – радостно заорала она. – А
я тебя, гада сволочного, кастрирую! Тупыми ржавыми ножницами!.. – Голос
сам собой вышел на нечеловечески громкий и пронзительный регистр, от которого
начало закладывать уши. – Если только найду что отрезать!.. У тебя, у
труса вонючего, небось и яиц в штанах нет!..
Зелёный пуховик мелькнул, исчезая за хлебным ларьком.
Чувство освобождения было всеобщим. Над Варшавским рынком победно горело синее
весеннее небо.
Участковый откашлялся и уже сам мстительно наставил на Риту
крепкий указательный палец.
– А вас, гражданочка, вынужден оштрафовать! –
объявил он очень официально и подчёркнуто громко. – За выгуливание
животного в неположенном месте… Без намордника и поводка…
– Да пожалуйста, Андрон Кузьмич! Штрафуйте на
здоровье! – ликуя, ответила Рита. – Сколько с меня?
Между прочим, эпизода со спасением «сукиного сына» в
биографии Риты-книжной не значилось. Пока не значилось…
«Эники-беники ели вареники…»
Желтоватое послеобеденное солнце щедро лилось в окна
директорского кабинета. Переезд сюда, под Гатчину, происходил осенью – поздней
и весьма непогожей, отопление, с грехом пополам запущенное в едва очухавшихся
от долгостроя корпусах, работало ещё еле-еле… Кабинет окнами точно на юг
показался тогда очень комфортным. Представить себе, что когда-нибудь в нём
будет жарко, казалось решительно невозможным. Однако потом наступила весна, а
за ней совершенно африканское лето, и академик Пересветов изменил своё мнение.
Однако поезд, как говорится, уже уехал. Язвительный начлаб Звягинцев предлагал
директору учредить ещё один кабинет, пусть, мол, будут «летний» и «зимний» –
благо исторических, наших и зарубежных, прецедентов хоть отбавляй. На такой шаг
у Валентина Евгеньевича Пересветова, как он сам говорил, не хватило
раскованности. Заместитель по общим вопросам Кадлец подошёл к делу серьёзнее: в
кабинете директора повесили жалюзи. Не хухер-мухер – вертикальные, благородных
кремово-серых тонов. Жалюзи, правда, не перекрывали свет полностью, лишь
нарезали его на тонкие полосы: люди за длинным столом щурились и двигали
головами, пряча в тень то один глаз, то другой, поскольку оба спрятать не
удавалось.
