Было слышно, как бабушка в ванной переругивалась с колонкой,
никак не желавшей давать требуемую температуру воды.
«Чейз?» – произнесла Рита вслух.
Висячие уши дрогнули и приподнялись. Обрубок хвоста
дёрнулся… дёрнулся снова… и радостно выдал все причитающиеся мегагерцы. Рита
протянула руку, и пёс ткнулся широченным лбом ей в ладонь. Никаких, мол, чужих
ошейников. Всё соответствует.
Она перечитала номер, пытаясь примерно определить географию.
«542» – это вообще где? Смутные воспоминания подсказывали, что вроде бы в
северной части. Проспект Тореза, Сосновка… Чейз уселся перед ней, глядя
слезящимися глазами. Рита хмуро сняла трубку и несколько раз повернула диск
телефона.
На том конце отозвались почти сразу.
«Алё?»
Голос был женским и отчётливо пожилым.
«Вы меня не знаете, – представилась Рита. –
Извините, я вот по какому делу…»
Она довольно путано изложила проблему, но собеседница поняла
её с полуслова.
«А-а, – вроде бы обрадовалась женщина. – Жив ещё,
значит, разбойник! И что вы с ним собираетесь делать?»
«Как что?.. – удивилась Рита. – Вам вернуть…»
Она ждала какой угодно реакции, но не той, которая
последовала. Владелица собаки мгновенно встала в агрессивную оборону.
«Да на кой он мне нужен-то?» – почти с обидой выкрикнула
она.
Скоро выяснилось следующее.
Чейз действительно был, как говорят в собаководстве,
метисом, продуктом сугубо внеплановой вязки («Евонна мамка ротвелька была, а
папка… этот… мастина итальянский») и принадлежал мужу Ритиной собеседницы. Ныне
покойному. Похоронив супруга, пожилая дама не обнаружила в себе ни сил, ни
большого желания «справляться» с могучим и резвым четырёхлетним псом. Которого,
кстати, надо было ещё и кормить. Не долго думая, она попросила соседа
«что-нибудь сделать». И тот сделал. Отвёз их с Чейзом на другой конец города, и
там, выпустив собаку из машины побегать, они быстренько отчалили. Забыв,
правда, ошейник снять, вот незадача какая.
«Так что вы, девушка, что хотите с ним, то и делайте, а ко
мне чтобы больше не приставали».
В голосе пенсионерки Рите померещилось злорадство. Нас, мол,
просто так не возьмёшь! Хоть ты там разбейся, а назад забрать не заставишь!
Рита представила себе дождливую осень и крупного пса,
отчаянно бегущего за автомобилем. Или, может быть, он чем-то увлёкся и
прошляпил момент их отъезда, а когда спохватился и не обнаружил знакомой
машины, то долго стоял, нюхая воздух и силясь сообразить, что же произошло, а
потом сел на мокрый асфальт и принялся тихо-тихо скулить…
Видимо, в смятении Рита слишком долго молчала, потому что
тётка поинтересовалась:
«Так вы как с ним теперь думаете быть-то? Усыплять будете
али милицию позовёте, чтоб застрелили его?»
Рита до сих пор жалела, что не обматерила эту
представительницу человечества со всей страстью неугомонной Поганки. Тошно
вспомнить, как она – интеллигентка гнилая – промямлила:
«Нет… Если вы не возражаете, пускай у меня поживёт…»
Дама с проспекта Тореза обладала хорошо выраженной
практической жилкой.
«А мне чё возражать? У меня ещё два намордника евонных
остались. Импортные, Польша, не наши какие. И ошейник, и поводок. Приезжайте,
заберёте. Дорого не попрошу…»
Рита положила трубку. Сползла с кухонного стула и уселась на
корточки перед собакой.
«Вот так, малыш, – сказала она негромко. – Похоже,
ты теперь тут живёшь…»
Узнал ли Чейз едва слышимый из телефонного динамика голос
бывшей хозяйки – осталось навсегда его тайной. Но то, что он вполне уловил
важность происходившего разговора, никакому сомнению не подлежало. Он часто
задышал и каким-то исступлённым движением протянул Рите лапу. Потом другую. И
наконец подался вперёд, чтобы сунуть нос ей в колени: «Ты не выгонишь меня? Ты
меня правда не выгонишь?..»
Это было давно. За три месяца «кости Бухенвальда» обросли
мясом и избавились от болячек, превратившись в красивого мощного пса. С
наклонностями отъявленного разгильдяя. Плюс рефлексы бывшего бродяги, до сих
пор неспособного пройти мимо какого-нибудь огрызка или объедка, замеченного на
асфальте. Одно добро – коммунальная квартира настолько благоговела перед
Ангелиной Матвеевной, грозным ветераном ФСБ и своей неизменной заступницей в
жилконторе, что против Чейза не высказался ни один из жильцов. Даже владелица
кошки Василисы, с детства панически боявшаяся собак.
Так что теперь Рита изучала книги о дрессировке, собранные
по знакомым, совершала неизбежные ошибки и утешалась порой только мыслью о том,
как вот ужо вставит «собачью» тему в очередной роман про свою героиню,
Риту-книжную. Она уже знала примерно, как это сделает. Да, тут она отведёт
душу! И обрисует в вышибающих слезы подробностях, как неопытная собачница,
выбрав уединённое место, оглядывается по сторонам – не видать ли прохожих, не
засмеют ли… Как потом она долго собирается с духом… И наконец хлопает себя по
бедру, громко восклицая:
– Ко мне!..
Чёрт знает что такое
– Ну что? – Проснувшийся ни свет ни заря Скудин
подошёл к Бурову, стоявшему на часах. Потянулся так, что хрустнули кости. –
Снежный человек не пробегал?
– Лиса приходила. Облезлая, на дворнягу похожая. –
Глеб улыбнулся, зевнул, потянул носом запахи, доносившиеся с кухни. –
Шашлык очень уважает. Барбос профессорский проснулся, лает, а она ноль
внимания, знай себе тарелки вылизывает. Потом хвост трубой и всеобщий привет. У
нас что на завтрак, перловка?
– Она, родимая. Со вчерашней колбасой.
На самом деле из перловки можно приготовить совершенно
деликатесную кашу. В полном смысле слова пальчики оближешь. Однако это требует
некоторой возни, а кто у нас любит возиться? Никто. В результате поколения
детсадовцев, школьников и военных проклинают малосъедобную столовскую
«шрапнель» и клянутся по доброй воле никогда не брать её в рот, даже не
подозревая, что «это» может быть умопомрачительно вкусно. Мама Глеба умела
готовить перловую кашу, от которой сына-спецназовца и его друзей за уши было не
оттянуть. Но, увы, не она была в экспедиции поварихой, и Скудин вздохнул:
– Всё, кончились праздники, начинаются суровые будни. Иди-ка
ты лопай и заваливайся плющить харю. А я пойду физо проводить. Пора уже
кое-кому…
Под «кое-кем» подразумевался, естественно, Эдик. Которому,
согласно указаниям начальства, следовало устроить здоровое тело и внутри оного
– здоровый дух. По мнению Кудеяра, доведение отрока до потребных кондиций
нельзя было начать лучше, чем прописав ему небольшой марш-бросок. Но вот тут
подполковника Скудина постигла позорная и удручающая неудача.
– Сгинь в туман, мужик, у меня приход… – проблеял
генеральский сынок. Он лежал раскинувшись на голом полу и явно был совершенно
нетранспортабелен. Скудин нагнулся, взял его за грудки и поставил на ноги.
Потом ещё раз. Увы. Эдик валился, как мокрая тряпка, оглашая окрестности
стонами христианского младенца, приносимого в жертву идолам. В конце концов
Кудеяр плюнул и, смалодушничав, решил отложить начало воспитательного процесса
на завтра.
