Ну что ж, и то слава Богу.
– Так, – в третий раз сказал Скудин. Свалил зелье
в мешок, забрал Эдика у Глеба, плавно опустил на землю. – Давай двигай
вперёд. Сам. Пока ещё можешь.
Он говорил тихо, голос казался маловыразительным, но Эдик
послушался сразу и уныло поплёлся рядом, словно шкодливый щенок, которого
обучают команде «рядом», оторвав от восхитительного лазанья по помойке.
Пришли на кухню. Там густо благоухало борщом, котлетами и
компотом из сухофруктов. И на одной ноте гудела походная печка, топившаяся
дровами.
– Иди сюда. – Скудин подвёл Эдика к печке. Вручил
ему мешок с конфискованным дурманом и открыл чугунную дверцу. – Бросай.
Огненные отсветы играли на его лице, придавая сходство с
индейским вождём, безжалостным, кровожадным, готовящимся снять скальп с врага.
– Мужик, ты чё, мужик… – Эдик задрожал, судорожно
забился у Ивана в руках. – Хочешь, я папахена напрягу, он тебя полканом
сделает? Ладно, сука буду, генерал-майором… В управе заляжешь, а? – Он
громко всхлипывал, пытался заглянуть Скудину в глаза, но встречал тяжёлый,
безразличный взгляд робота. Блики огня багрово играли в зрачках, превращая их в
фотоэлементы бессмертного Терминатора. – Мужик, мужик, ты чё, а я как же
теперь? Кумар
[94]
будет, загнусь… Где я тут в лесу дозу
возьму?..
– Лучше сделай это сам, не зли меня. – Скудин
недобро прищурился и вдруг усмехнулся поистине страшно. – Ты о коммунисте
Лазо слыхал?
Он подобрал полено, измерил им отверстие топки и, приложив к
груди Эдика, сделался хмур.
– Чёрт, не влезет… ладно, начнём с ног, а что не
догорит – по частям…
Оказывается, про коммуниста Лазо слышали все. Даже некоторые
ровесники Перестройки, счастливо избежавшие пропагандистской накачки советских
времён. Слава мученика Гражданской войны не померкла в веках – Эдик дико
вскрикнул и бросил мешок с зельем в разверстое жерло печи. Всё лучше, чем
отправиться туда самому!
Второй раз за один день Скудину выпало явить чудеса
сценической убедительности. Но если Звягинцев и прочие, напуганные поутру, были
людьми воспитанными и оставили своё мнение при себе, то Эдик с юношеской
непосредственностью высказал его вслух.
– Сука, садист, сатрап!!!
И, будучи выпущен Кудеяром, кинулся прочь. Скорбный голос
его разнесло озёрное эхо:
– Всё!!! Писец вам всем, уроды! Поедете, мудаки, в
Чечню, а девку вашу в Турцию, в б…довник!!! И шавку – на живодёрню!!! Я сказал!
Эх, молодость, молодость. Всё сгоряча, всё с наскока. Чем
ему не угодил Кнопик, один Бог знает.
– Не снимешь похабель со стенок, кастрирую, –
негромко, но так, чтобы слышал, напутствовал Скудин.
После этого в лагере наступила благословенная гармония
трудовых звуков. Снова застучала кувалда, заработал дизель электростанции,
послышался недовольный голос Виринеи:
– Этот коэффициент, Венечка, можешь засунуть себе куда
поглубже…
Ближе к обеду началось шевеление на американской стороне.
Появился Шихман, мрачный, всклокоченный, больше обычного смахивающий на
бульдога. Подошёл к Звягинцеву, хмуро закурил.
– Не возражаешь, Лева, если мы вашим туалетом
попользуемся? В знак, так сказать, российско-американской дружбы…
Живя от родины вдали, он совершенно разучился пить.
– Как учил великий Конфуций – если ты отобедал у друга,
непременно оставь кучу у него в огороде… – Звягинцев улыбнулся и
гостеприимно повел рукой в сторону аккуратного, нежно-лазурного домика. «Сюда
не зарастёт народная тропа», – гласила надпись над входом. – И вот
ещё что, my dear friend.
[95]
– Он с чувством посмотрел на
Шихмана, тронул его за руку. – Я так понимаю, вы остались без харчей… В
общем, милости прошу. Борща и перловки у нас на всех хватит.
– О, у России щедрая душа и большое сердце… – На
разговор о еде подошёл Джозеф Браун. Преподобный был зелен, насколько только
может позеленеть иссиня-шоколадный негр. – Это у нас временные
затруднения. Сегодня же я пошлю брата Бенджамина на охоту. Он прошел
специальный курс выживания и стреляет как Баффало Билл. Скоро мы будем иметь
вашу честь всех пригласить на жареного оленя…
Брат Бенджамин, как раз выдвигавшийся на стратегическую
позицию в сортире, услышал свое имя и с важностью кивнул:
– О, йа, йа.
Правда, в настоящий момент он был смертельно бледен, слегка
пошатывался и в целом совсем не напоминал ворошиловского стрелка. Затруднения,
испытываемые американской стороной, явно были хотя и временными, но тяжкими.
Последней из палатки показалась мисс Айрин. В легкомысленном кружевном
халатике, с загадочной улыбкой на устах и с большим рулоном пипифакса в руке. В
сортир она не прошла, а прямо-таки прошествовала, едва касаясь мха босыми
ногами, томный взгляд сияющих глаз блуждал по сторонам, светясь великолепным
бесстыдством и неземным счастьем. «Ну, Гринберг… – Скудин молча проводил
американку глазами. – Ну, Пархатый… Ну, Поц…»
После обеда время полетело быстро – отдыхать не работать.
Самым озабоченным выглядел капитан Грин: он всё перерыл, силясь отыскать свой
генеральский френч. С утра он пребывал в таком состоянии, что просто не помнил,
как его уволок Скудин, а тот из врождённой вредности характера ничего не стал
ему говорить. Отчаявшись. Женя натянул штопаный тельник и засел что-то вычислять
на калькуляторе. Мисс Айрин загорала «топлес» на бережку, тем самым живо
напомнив Кудеяру «фройляйн Ангелику» с балкона этажом ниже. Хитрый Глеб побился
об заклад с братом Хулио и без труда выиграл сто баксов – метнул
гвоздь-двухсотку и с десяти шагов продырявил поставленный на ребро коробок.
– Oh, those Russians!..
[96]
–
пожаловался миру брат Хулио. Коробок, развёрнутый «в фас», и он бы (с Божьей
помощью, конечно!) поразил два раза из трёх, но узкой стороной – это было уже
из области загадочной русской души.
Эдик больше не пел. Вяло поковырявшись в котлете, он выпил
пол-литра компота и теперь тихо угасал, сидя на берегу. Иван, впрочем, скоро
заметил, как он подглядывал за мисс Айрин, и констатировал про себя: «Жить
будет…»
Когда в транзисторе пропищало шесть часов, он зашёл в
соседний вагончик за Звягинцевым.
– Пошли, Лев Поликарпович. Время. Путь был по его
меркам недальний, километра три. Но это по его меркам.
– Может, джип у американцев возьмём? – спросил он
опиравшегося на палку профессора.
– Нет, – отрезал Звягинцев. – Дойду.
Иван понял: Льву Поликарповичу хотелось своими ногами пройти
там, где ходила когда-то Марина. Увидеть то, что видела когда-то она…
