Скудин грёб с бешеной силой, уже не помышляя скоро добраться
до берега – знать бы, где он, берег, – просто чтобы не позволить волнам
залить лодочку окончательно. Глеб вычерпывал воду и негромко матерился. Он в
своей жизни видел много всякого разного, в том числе и глупейшую смерть,
постигавшую очень крутых людей буквально на ровном месте. Поэтому с некоторых
пор он твердо уверовал: от судьбы не убежишь, а значит, любую опасность нужно
встречать достойно и без суеты. У Эдика открылась морская болезнь в самой
острой форме, от него не приходилось ждать никакой помощи, только следить,
чтобы не вывалился за борт. Кудеяр косился на него одним глазом. Он где-то
читал, будто в старину таких Эдиков при аналогичных обстоятельствах выбрасывали
в воду. Ох, правильно делали… Звягинцев, потерявший очки, беспомощный и
промокший, крепко прижимал к себе Кнопика. «Вот тебе и Му-му…»
Скоро, не выдержав русского напора, одно за другим накрылись
американские вёсла. Улучив момент, Скудин посмотрел на дисплей наручного
«Касио». Он вообще-то ждал, что шквал выдохнется так же быстро, как начался, но
ошибся. Счёт времени шёл уже на часы…
«Товарищи духи, – воззвал он мысленно, – ну нас-то
за что? Мы ж свои. И монетку вам бросили…»
Стоило подумать – и неожиданно, как по волшебству (а
впрочем, почему «как»?), буря превратилась в обычную непогоду: волны стихли,
ветер ослаб, остались только тучи на небе да плотная завеса занудного дождя.
– Ну вот, кажется, пронесло… – Звягинцев погладил
Кнопика, дрожащего, мокрого, несчастного, измученного страхом и качкой. –
Чего доброго, в самом деле живы останемся.
– Не говорите «гоп», Лев Поликарпович, –
посоветовал Скудин. Критически осмотрел нечто, бывшее при жизни веслом, протянул
Глебу, сам взял другое, тоже изуродованное до невозможности. Взглянул на
пришедший в чувство компас. – Давай, что ли, малый вперёд…
Грести пришлось ещё часа два, не меньше. Под аккомпанемент
дождя, жуткие стенания Эдика и хриплое дыхание Звягинцева, вычерпывавшего воду:
американская посудина, якобы предназначенная чуть ли не для океанской рыбалки,
дала опасную течь. Наконец в мутной пелене показался берег, и на нем яркие огни
фальшфейеров. Их ждали.
– Как выразился бы Грин, таки приплыли, – Скудин и
Глеб с удвоенной яростью заработали обломками вёсел. – Как раз к обеду.
Эй! Эдуард Владимирович! Как насчет стаканчика забортной водички? Ты ведь
теперь моряк. Подводник почти…
– Папахену… скажу… – Генеральского сына в тысяча
второй раз вывернуло наизнанку, одной желчью, весьма мучительно. – Папахен
тебя…
– Знаем, слышали. Задвинет в Чечню. Сделает
прапорщиком. – Лёгким движением Скудин выпрыгнул за борт и по колено в
воде стал выволакивать лодку на берег. – Только прежде я тебя человеком
сделаю.
«По крайней мере попытаюсь…»
К ним уже бежали свои. Совали фляжки со спиртом,
плащ-палатки, полотенца, сулили баню, обед и сухое исподнее, благо до лагеря
было рукой подать. Боря Капустин поглядывал на Эдика, как Джек Потрошитель на
лондонскую проститутку. Виринея почему-то плакала, Веня кутал Кнопика в
простыню, близорукие глаза его светились неподдельной нежностью.
– Таки охренеть! – Шихман долго смотрел на остатки
вёсел и, ни о чем не спросив, сказал только: – У нас тоже неприятности. Эти
долбаные охотники вернулись с час назад, и ты бы посмотрел, Лёва, в каком виде!
Американцы пришли на танцы
А случилось с братьями Бенджамином и Хулио вот что. Погожим
солнечным утром, бодрые, в благостном расположении духа они отправились
охотиться на оленей. Добротно обутые ноги неслышно ступали по упругому мху,
вокруг пели птицы, настроение было прекрасное – аымм! – подстрелить на
жаркое местного moose or deer
[113]
таким молодцам раз плюнуть.
Дело мастера боится! По ту сторону топкого болота на лесистой горе брат
Бенджамин вскорости засёк лосиную тропу, а брат Хулио – дымящийся, то есть
совсем свежий помёт, и оба охотника в самом радужном предвкушении добычи
двинулись вперёд по следам. Однако шли недолго. На пути «служителей Беговой
мамы» точно из-под земли выросли двое в зелёных егерских фуражках с кокардами.
Оба держали в руках ружья.
– Документы!
Эффект внезапности был таков, что братья во Христе не сразу
сообразили – дорогу к добыче им преграждали два старика.
Оба – вооружённые.
Подумаешь, вооружённые.
Подумаешь, два старика… Не такое видали!
Не, ребята.
Не видали вы такого. Даже близко похожего не видали.
…Потому что это были совсем особенные старики. В Америке их
очень любят показывать в кино, но в реальной жизни они практически перевелись.
У нас, слава Богу, пока ещё нет.
Один из двоих был ростом прилично за шесть футов,
[114]
с плечами не про всякую дверь. В тяжёлых ладонях, как в
колыбельке, покоился «Вепрь». Если кому интересно, «Вепрь» – это далеко не
берданка, из которой дедуля-сторож бабахает солью по мелким воришкам,
забравшимся в огород. Это очень мощный нарезной карабин. Модификация ручного
пулемета Калашникова. Если в вас попадут из такого, то немногое, оставшееся от
вас, улетит назад вместе с дверью.
Второй старик, морщинистый, словно печёное яблоко,
невысоконького росточка и то ли русского, то ли не совсем русского вида,
клацнул затвором «Тигра». Что такое «Тигр»? А всё та же снайперская винтовка
Драгунова, отлично известная специалистам всего мира. Что конкретно делает с
человеком снайперская винтовка, не надо никому объяснять. Маленький старичок
управлялся с ней как с органическим продолжением собственных рук.
– Однако по-хорошему просим! – проговорил он
зловеще.
И у обоих дедов были зоркие, очень спокойные, безжалостные
глаза.
Вот это, между прочим, и называется – застать в полевом
нужнике со спущенными штанами.
Ax, бедные братья Хулио и Бенджамин! Самое обидное, что,
очнувшись от мгновенного столбняка, они с большим опозданием идентифицировали
обоих. Маленького – просто узнали. Они видели его в день приезда: это он чуть
не застрелил русского начальника expedition, это его с большим трудом
утихомирил commander Skudin… Потом узнали и рослого старика. Его они ни разу не
видели. Однако семейное сходство между ним и упомянутым commander’ом никакому
сомнению не подлежало.
Братья было обрадовались, но одновременное движение двух
стволов уморило их радость в самом зародыше.
