– Так… – допив чай, Иван поднялся и пошёл,
ориентируясь по звуку, на берег озера. Эдик сидел под кустиком и, глядя на
недвижимую водную гладь, с чувством орал в микрофон на манер рэпа:
И вот идёт советский суд,
Г…н на палочке несут…
Припухшие глаза его были налиты кровью, на липких губах
блуждала неестественная улыбка, бледное лицо было искажено судорогой.
Скудин подошёл поближе и, учуяв характерный запах жжёного
сена, без лишних слов взял Эдика за ворот.
– Где взял?
Будь Эдик в нормальном состоянии, он перепугался бы до
медвежьей болезни. Но его состояние на данный момент было от нормального весьма
далеко.
– А ты угадай с трёх раз! – Несчастное чмо зашлось
сумасшедшим хохотом, не обращая внимания на тот прискорбный факт, что ноги его
оторвались от земли. – Где, где! В магазине купил! Что, гад, пытать
будешь? Давай, фашист проклятый, пытай! Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…
Вот так. Знатно упыханный, «пробитый на ха-ха», Эдик тем не
менее не раскололся, не обломал сук, на который подсел. Хотя понять, откуда дул
ветер, было несложно. Где можно в тайболе раздобыть анашу? Только у
дружественных соседей…
Скудин мерным шагом донёс Эдика до кромки озера и зашвырнул,
как тряпочного, в чёрную недвижимую воду. Траектория полёта, если смотреть с
берега, прошла повыше низко стоявшего солнца, так что пожелание «орлёнка»
сбылось. Следом в озеро полетел агрегат караоке. «Завтра выясню, кто…»
Учёные между тем облегчённо вздохнули, радуясь благолепной
тишине, и включили компьютер. Подоткнув кабель, «скачали» из камеры снимки,
стали просматривать… И в какой-то момент у всех троих натурально отвалились
челюсти. На десятке ярких, с великолепным разрешением, цифровых фотографий было
запечатлено практически одно и то же – огромный камень, буйная растительность,
четыре человеческие фигуры… а рядом – протянувшаяся по земле тень какого-то
существа. Огромного, в остроконечном капюшоне.
Что-что, а интуиция Скудина до сих пор не подводила…
«На, девка, возьми!»
– А-а-а!..
Евгений Додикович Гринберг истошно закричал и проснулся.
Рывком сел на кровати и, тяжело дыша, принялся искать сигареты.
– Ну блин, ну блин, ну блин! Вот сука…
Он говорил ещё многое, но вышеприведённые слова были
единственными, которые стерпит бумага. Охрипший голос капитана Грина срывался,
по обнаженной спине струился противный холодный пот. Кто хорошо знал Женю, тот
подтвердил бы, что довести его до подобного состояния было задачей не из
простых.
– Oh Eugen… – Лежавшая рядом мисс Айрин с
готовностью открыла глаза, хищно блеснувшие в полутьме, и потянулась к
Гринбергу под одеялом. – You awoke for the pleasure of taking me before
the new day breaks? Oh come here, my stallion, my baby…
[128]
– He сейчас, дорогая, не сейчас… – содрогнувшись,
«Юджин» быстро, словно по тревоге, оделся и выскочил из палатки – под её кровом
ему почему-то катастрофически не хватало воздуху.
Дело в том, что с некоторых пор Евгения Додиковича взялись
одолевать ночные кошмары. Точнее говоря, один и тот же кошмар, с неотвратимой
неизбежностью повторявшийся из ночи в ночь. Во сне нелёгкая заносила Гринберга
в горную расщелину, обрамлённую чёрными базальтовыми скалами (Женя поразился бы
её сходству с долиной Холодное, если бы в своё время не отвертелся от похода
туда). Расщелина был входом в саамский ад, глубинное царство ужасного
Рото-абимо, властителя страны, где злых людей ждут невероятные муки. «Шолом
алейхем, генерал», – говорил Гринбергу владыка ада и, подмигивая
единственным кроваво-красным глазом, вёл его на экскурсию по своим владениям.
Весьма обширным, к слову сказать.
Древние евреи жили в раскалённой пустыне. Оттого в
библейском аду всюду огонь и сера, сера и огонь и ещё, наверное, кипящий
самородный асфальт. У саамов, жителей холодного Севера, в преисподней
свирепствует запредельный мороз. И, уж конечно, народная фантазия, как-то
проникшая в сновидения Гринберга, по поводу наказаний никакого удержу не
ведала.
В просторных гротах оборотни-талы сдирали с грешников шкуры.
Упыри-равки железными зубами грызли им кости. Кто-то медленно тонул в глубине
озёр и мёрз в холодных водах, пока сердце не превращалось в хрупкую ледышку. Её
потом дробили на куски каменной пешней. Кто-то жалобно стонал, придавленный
скалой. Кто-то волочился по торосам, привязанный к керёже
[129]
за самый уязвимый член, – страшные крики, кровавый след на снегу… Однако
громче всех вопили трусы и предатели. Голые, посиневшие от стужи, они обнимали
ледяные столбы, к которым были привязаны. Их стегали железными хвостами и
всячески терзали страшные земляные люди – огромные, косматые, с большими
ветвистыми, словно у оленей, рогами…
Обширное было хозяйство у Рото-абимо. И всюду, сколько видел
глаз, всё одно и то же – муки, стоны, кровь…
«Ну, генерал, куда желаем, однако? – ласково вопрошал
Евгения Додиковича саамский Нечистый. И, не дожидаясь ответа, под громовой,
словно горный камнепад, хохот делал знак когтистой лапой. – Алле! Ал!»
Сейчас же к бедному Гринбергу подбегала какая-то нежить.
Срывала с него генеральский мундир, потом исподнее… И голого, беззащитного, но
почему-то с татуировкой «кишен мирен тохес» на груди, волокла в пещеру. Что
происходило в пещере, Женя не видел, только слышал несущиеся оттуда истошные
вопли, мало похожие на человеческие…
На этом месте Гринберг обычно вскакивал как подброшенный. И
больше уже заснуть не мог. Спасибо тренированной психике хоть за то, что
выдёргивала его из сна, когда тот делался уже вовсе невыносимым…
Так прошла неделя. Грин потерял аппетит, осунулся, стал с
ужасом ждать приближения очередной ночи – и, естественно, сделался холоден с
американкой. Какая любовь, если каждую ночь мерещится чёрт (вот именно, чёрт!)
знает что!
Мисс Айрин отреагировала незамедлительно. Вначале закатила
Додиковичу сцену ревности, обвинив его в измене ей, любимой, с этой толстозадой
каракатицей Виринеей. Потом подстерегла мывшегося в озере Борю Капустина и как
бы невзначай, но очень интимно прижалась к нему:
– Excuse me,
[130]
это не вы сидели с
отцом Брауном в одной яме с дерьмом? Oh, what an adventure!
[131]
Может, вы мне расскажете поподробней как-нибудь вечером? Моя палатка третья,
если считать от клозета…
Купалась мисс Айрин, сами понимаете, «топлес».
– Слушай, Жень, тут такое дело, – сказал Капустин
Гринбергу за ужином. – Слышь, твоя американка ко мне клеится. Ты бы дал
ей, что ли, в рыло как следует. Чтобы знала, как вести себя в приличном
обществе. Не в Чикаго, чай…
