Наши уступали числом, уж это как водится. Но…
Но!
Сколько Матросовых было у нас во время войны? А сколько у
них? Говорят, один-разъединственный. Вот то-то и оно. Вот в чём суть. А уж
никак не в количестве.
– Лева, они таки поубивают все друг друга! –
Шихман толкнул локтем Звягинцева, на его лице смешались отвращение и
испуг. – Ну почему там, где русские, всегда бардак и драка?
И он указал на Гринберга – тот умело охаживал кулаками
начавшего гнуться брата Бенджамина.
Лев Поликарпович, сперва тоже очень разволновавшийся, между
тем вдруг осознал, что на самом-то деле тут никто никого убивать не
собирался, – профессионалы, они на то и профессионалы, чтобы
контролировать ситуацию. Поняв это, уважаемый профессор принялся рьяно болеть
за своих.
– Древние традиции, языческие корни, – невнятно
пояснил он Шихману. – Что с них взять. Варвары…
Конечно, варвары – разве ж цивилизованно выяснять отношения
с помощью кулаков? Как сказал один умник, сама цивилизация-то началась в тот
момент, когда в ответ на оскорбление полетел не камень, а такое же слово. Но…
Даже у самого утончённого интеллигента что-то отзывается в сердце, когда идёт
стенка на стенку, когда наши согласованно и бескомпромиссно лупцуют не наших…
Смотрим же мы с упоением фильмы, аннотации на которые гласят ёмко и коротко:
«мордобой». Смотрим и радуемся ещё и потому, что там тоже всё не на сто
процентов серьёзно…
Варвар Гринберг между тем нокаутировал варвара Бенджамина и
хотел было взяться за самого глав-варвара отца Брауна, но опоздал. Глеб резко
выбросил руку, и этим движением была поставлена точка. Преподобного снова
скрючило, бросило ничком на истоптанный мох. Больше подняться он уже не
пытался, лишь утёр кровь с лица, поднял на Скудина удрученный взгляд и
выругался интернационально:
– You fucking bastard! Козел безрогий! Asshole!
Редиска! Морковка! Навуходоносор! Петух гамбургский! Ни хрена собачьего не
давали мы твоему ублюдку, тупым коленом трижды сношать его неловко! И не так, и
не в мать, и не куда попало, етит твою сорок через семь гробов! Прости меня,
Господи!
Былой акцент у него в самом деле отсутствовал начисто.
– Так, значит, не вы напичкали парня наркотой? –
Удивившись, Скудин снял захват с горла брата Хулио и мягко, даже бережно уложил
слегка придушенного противника наземь. Констатировал: – Тогда, выходит, зря
подрались. – Он подошел к отцу Брауну и как ни в чём не бывало протянул
ему руку. Чернокожий батюшка руку взял и легко поднялся, никаких серьёзных
травм ему нанесено не было, а расквашенная физиономия – Господи, каких только
мелких случайностей не бывает с настоящими мужиками. – И всё же, –
добавил Кудеяр тихо и зловеще, – какая сволочь сбивает с панталыку
молодёжь? Выясню – на прямой кишке повешу!
Скудин не знал, что с неделю тому назад Бог послал Эдику…
нет, не кусочек сыра, а самую настоящую манну небесную. Отходя ко сну,
генералов сын обнаружил у себя под подушкой бархатную коробочку, а в ней – всё,
что может пожелать душа наркомана: коллекцию марок, намазанных с оборотной
стороны вместо клея «синтетикой», стомиллиграммовые капсулы с «Люсей», то бишь
зельем группы ЛСД, пяток шприцев с готовым раствором, пару «кораблей»
[135]
и две дюжины таблеток «экстази». О, райское блаженство,
неземное наслаждение, отдохновение души!.. Эдик тихо вмазался на свежем воздухе
и, хорошенько упрятав своё сокровище, отправился к себе в вагончик
«путешествовать». Хрен тебе, квазимодо-подполковник! Кошкин хвост, дырку от
бублика, мёртвого осла уши!..
На поле боя между тем воцарились мир и спокойствие. Молодцы
вытерли кровь, высморкали сопли и с шуточками-прибауточками через умывальник
двинулись на кухню. Пошли, правда, не в полном составе. Брат Бенджамин пока что
не мог жевать, брат Хулио немножко страдал нутром, а братья Марио с Родригесом
совсем неважно держались на ногах и потихоньку отправились в палатку. С
российской стороны за обеденным столом отсутствовал Гринберг. Нет, не по
причине битвы, битва-то как раз его развлекла и порадовала. Но вот схлынул
боевой восторг – и снова полезли в голову воспоминания о неизбывном кошмаре,
который посетил его прошлой ночью и, конечно, посетит нынче. Евгений Додикович
вышел на берег озера и сел покурить, но и это не помогло, такая захлестнула
тоска, хоть сейчас прыгай в непроглядные озёрные глубины. С большим камнем на
шее…
– Что, Женечка? Плохо? – Из-за кустов неслышно
появилась Виринея, уселась рядом, стрельнула «Винстон», прищурила от дыма
глаза. И сообщила слегка обалдевшему Гринбергу: – Это духи острова гневаются, в
жертву не принимают генеральский мундир. Слишком много крови на нем.
Всю эту ахинею она произнесла с совершенно серьёзным видом,
точно с таким, с каким в своё время защищала кандидатскую диссертацию – и
небось скоро отправится защищать докторскую.
«Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша…»
– Духи? Гневаются? Мундир?.. – Гринберг как-то
странно посмотрел на Виринею, искусанные губы скривились в нехорошей
улыбке. – Слушай, ты помимо колена головкой не ударялась? Теменной частью?
– Мне, Женечка, понятен твой скепсис, – продолжала
Виринея всё так же серьёзно. – Но ты учти: всюду существуют незримые,
очень прочные соответствия. Материальная наука ошибочно трактует их как
причинно-следственные связи. – Она глубоко затянулась и, выпустив струйку
дыма, ласково, словно недоразвитому ребенку, улыбнулась Гринбергу. – Стоит
порвать нужную ниточку, и духи отстанут, не смогут дёргать струны в твоей
душе. – Она улыбнулась ещё шире, в глазах её сверкнули озорные
искры. – Ну вот давай, просто чтобы ты поверил… Я сейчас потяну за
ниточку, идущую к желудку. Вот так… очень медленно и плавно… Куда же ты,
Додикович? А двести баксов? Ну, не покидай же меня! Побудь со мною!
Она откровенно хохотала.
Евгению же Додиковичу было не до неё – и не до всего
остального мира. Стремительно набирая скорость, он мчался в сторону сортира, и
в голове его стучала единственная мысль, идущая из пищеварительного тракта: «Не
опоздать бы, только бы не опоздать!!!»
Уф-ф. 0-о-ох…
Обошлось. Сказались тренировки, многокилометровые кроссы и
спецназовская выучка – зря ли говорят, что годы тяжкого учения нужны для того,
чтобы спасти тебя в один-единственный миг! Он успел вовремя, и к тому же
обитель душевного отдохновения оказалась не занята. Гринберг вихрем влетел
внутрь, буквально рухнул на выпиленное «сердечком» отверстие… и вот, о
долгожданный блаженный миг, по сравнению с коим оргазм – это тьфу, несчастная
судорога, убогий суррогат сортирного катарсиса. И долго ещё Евгений Додикович
пребывал наедине с собой, взмокший, взволнованный, раздираемый противоречиями.
Рациональный ум его отказывался верить в чудеса, шептал: «Нет идеализму! Кант
был не прав!» – «Ещё как прав, – гудели сфинктер, желудок и толстая
кишка, – первичен дух, а мир иллюзорен!»
