– Пока! – звонко попрощалась Елена и пошла, покачивая бедрами. На ангельском лице блуждала удовлетворенная улыбка.
Как только за последним из студентов закрылась дверь, Елизар обеспокоенно посмотрел на меня. Смоляные брови сошлись у переносицы. Несколько быстрых шагов – и он остановился напротив меня. Сильная большая рука коснулась плеча. Такая горячая. Хочется потереться о нее щекой, погреть ледяные пальцы.
– Тебе холодно? Всю тренировку ты дрожала как осиновый лист. Чем-то огорчена и тебе плохо? Ты как потухший светлячок, Злата.
– Все хорошо, Елизар, – торопливо ответила я.
– Я же вижу. – Одной рукой он прижал меня к себе. Оживляющее тепло заструилось по озябшему телу. Прильнув к нему, я молча слушала. – Ты набросилась на Елену и заработала наказание. Напала на меня, а сама едва на ногах держишься. Ты сбежала в лес, не думая о том, что совсем недавно мы уничтожили Охотников. – Другой рукой Елизар обхватил мое лицо и повернул к себе. – Когда я говорил, что ты должна узнать о своей трансформации, я не имел в виду, что нужно сбегать. Ты могла сказать мне, что собираешься сделать вылазку, и я бы пошел с тобой. А если бы до того, как тебя нашел Макс, ты нарвалась на мракауров?.. Злата, что происходит?
– Не очень хорошее настроение, вот и все, – уклонилась я от ответа.
Пальцы на моем лице разжались, коснулись щеки, а потом медленно очертили скулу.
– Не хочешь говорить?
– Не могу, – прошептала я.
Отвернувшись, я начала усиленно рассматривать входную дверь, мечтая оказаться по ту сторону. Сбежать, потому что неловко. Кончики пальцев едва заметно подрагивали. Нервы, похоже, не железные, а должны бы быть таковыми. Я глубоко и медленно вдохнула, задержала дыхание, будто таким образом решила удержать слова признания, готовые сорваться с языка. Неужели он не видит, не знает, не чувствует, не хочет понять?
Он вглядывался в мое лицо, затем наклонился и несколько секунд невидяще рассматривал пол, освещенный лампами дневного света. Его руки разжались и повисли плетьми. Он словно что-то обдумывал, но потом резко поднял голову, будто обо всем догадался.
– Ты ведь не влюбишься в меня, Злата? – спросил он.
Неторопливо выдохнув, я посмотрела на него и прошептала:
– А если спрашивать об этом уже слишком поздно?
В интонации проявились умоляющие нотки.
Холодные пальцы прикоснулись к его груди, будто стараясь найти сердце, услышать, почувствовать, ощутить то, что испытывает он. Такое мощное. Бьется гулко и неровно, как бойцовский барабан.
– Нет, – внезапно разозлился он. – Нет, нет, нет, Злата! – Голос холодный, зимний, резкий, даже можно сказать – грубый. – Я не позволю тебе этого, слышишь? – Елизар схватил меня за плечи и, встряхнув, как хлипкое деревце, оттолкнул в сторону. – Даже думать не смей! Найди себе парня и забудь обо мне!
– Что со мной не так, Елизар?
– Дело не в тебе, Злата, а во мне! Я мракаур и останусь им! Я многого не имею и не смогу иметь никогда, и девушка входит в это число. У меня армия врагов. Виктор Коншин не оставит меня в покое. Любая девушка рядом со мной всегда будет подвергаться опасности! Я не могу рисковать чужой жизнью.
– Елена не входит в это число, не так ли? Ей ты улыбался очень красноречиво! – выпалила я.
На миг он растерялся, но тут же бесстрастно произнес:
– Так же, как и ты Максу. Но меня это не волнует. Я друг. Друг, и ничего больше. Прости, но это все, на что ты можешь рассчитывать.
Моя голова качнулась, как от яростной пощечины; даже если бы он ударил, это не причинило бы такую боль.
Рука машинально потянулась к щеке, словно проверяя, цела ли скула, к которой он минуту назад прикасался с такой нежностью. Развернувшись, Елизар быстро пошел к двери тренировочного зала, словно одно мое присутствие было для него невыносимым, а мое общество причиняло жгучую ненавистную боль. Секунда – и металлическая дверь захлопнулась, загоняя меня в страшную ловушку и отделяя от всей академии толстыми непроницаемыми стенами. Колени подогнулись, и я начала опускаться на пол, неторопливо, словно скошенный тонкий стебелек. Глаза были сухими и бездушными, но горькими слезами истекало сердце.
Похоже, безответная любовь – это красивая раненая птица, которой по каким-то причинам слишком жестоко и беспощадно обрезали крылья, срезая кожу и обнажая израненную плоть, обрекая ее тем самым на страшные муки.
– А-а-а! – Хриплый крик вырвался из горла, словно я чувствовала на себе безжалостные лезвия, разрезающие сердце.
Серебряные когти появились сами собой, царапая прочный гранитный пол, будто впечатывая в него мою боль, стараясь оставить там кровоточащие отметины, которые уже были в сердце. Глубоких царапин в полу никто не заметит, их там и так предостаточно. Шутка ли – тренировки вампиров. Можно увечить бесчувственный пол сколько угодно, только бы стало легче. Только легче не становится – почему-то только хуже.
«Это все, на что ты можешь рассчитывать!» Слова колебались в ушах гулким эхом, словно и не в ушах вовсе, а в глубоком, пересохшем колодце. Слишком уж резким и холодным был голос Елизара, непомерно безжалостным был его взор. «Найди себе парня и забудь обо мне!»
А-а-а! – тот же надсадный хриплый крик вырвался из горла, придушенно стихая в стенах тренировочного зала.
Сине-красные искры с гранитного пола обожгли руки, как искры фейерверка. Сколько же может выдержать израненное сердце?! Может, все же не выдержит? Может, коснусь щекой холодного пола и избавлюсь от всего и сразу. Только не слышала, чтобы от любви кто-то умирал. Вернее слышала, что такое бывает, но не видела ни разу. А у вампиров с этим большая проблема, об этом даже мечтать не стоит: сердце будет стучать, как часы, даже если его искромсают в клочья. «Я друг. Друг, и ничего больше», – колотилось в висках, покрытых холодной испариной.
– Конечно, друг, – прошептала я.
По-иному и быть не может: что бы я ни чувствовала, отказаться от тебя не смогу, хоть ты и запретил думать о себе. Только кто же послушает, если одна мысль о том, что его не будет рядом, приводит в отчаяние. Где-то читала выражение: «Дружба – это любовь без крыльев», кажется, Байрон сказал, как раз для меня. Крылья напрочь отсекли всего лишь несколькими словами и бросили в красивую клетку под названием «дружба». Это единственное, что остается, но как же скрыть чувства? Нельзя сделать взгляд дружелюбным, если там любовь. Нельзя говорить спокойно, если в голосе обожание. Нельзя молча смотреть, потому что глаза выдадут. Нельзя скрыть любовь, ведь она, как горящая спичка в канистре бензина, взорвет все благие намерения и обнажит даже тщательно скрываемые эмоции. Как же больно…
Когти мягко и совсем по-кошачьи скрылись. Руки снова потянулись к плечам. Холод и леденящая пустота, которая уверенно становилась привычной… Резкий звук открываемой металлической двери заставил вскинуть голову.
