– Мне, – сказал Коренга, – позволь бы
отведать какой-нибудь рыбки, что любят у вас, на морском берегу, а в наших
лесах не найдёшь. – И смущённо улыбнулся: – Только, сделай милость,
мисочку поменьше возьми, а то кабы мне, слабосильному, не облакомиться! Ну и
для пёсика если найдётся каши вчерашней… или там котёл вылизать… И если туда
случайно ещё косточка какая завалится… Ты только не думай, я к тебе не за
милостью, сколько скажешь, столько и заплачу!
Девчонка хихикнула так, словно они с Коренгой только что
сговорились подсунуть соседским пчёлам пьяного мёду. Вскочила на резвые ножки –
и унеслась обратно в хоромину, только мелькнули пятки в опрятных кожаных
башмачках. Молодой венн остался опять ждать.
За время пути он успел пообвыкнуться и перестал удивляться
диковинному обычаю таких вот странноприимных харчевен. Отправляясь из дому, он
представлял себе большие столы и огромные мисы, из которых в очередь черпают
ложками степенные гости, а стряпухи подкладывают и подливают, чтобы не скудела
еда… Всё, конечно же, оказалось не так, всяк здесь сидел сам по себе и хлебал
своё, и вареи несли каждому разное, кто чего пожелал.
И есть таким образом, пробуя новую пищу, было удивительно и
занятно. И было бы совсем хорошо, если бы живот Коренги умел справиться со
всем, что поглощали уста.
Снова бухнула дверь. Он вскинул глаза, ожидая увидеть
стряпуху, даже успел рассудить про себя, что больно уж скоро она ворочбется. Но
увидел совсем не стряпуху. Во дворик, сдувая пену с большой кружки пива, вышел
дородный сольвенн. Тот самый, которого обчистили на торгу. Кажется, после
нерадостного происшествия он надумал утешиться доброй едой, до которой выглядел
несомненным охотником, и в ещё большей степени – выпивкой. И, вспотев за
столом, вышел с последней кружкой наружу.
Коренга окончательно понял, что устроился не на месте,
потому что галирадец, как и девчонка, тоже не смотрел ни под ноги, ни по
сторонам, и, смачно дунув – а как же иначе! – сшиб толстый клок пены прямо
на морду Торону.
Пёс мигом вскочил и, фыркнув, отпрыгнул, мужчина же от
неожиданности шарахнулся так, что пиво из кружки выплеснулось ему на нарядную
суконную свиту. Сольвенн принялся ругаться, вытирая и отряхивая одежду. Потом
огляделся и сразу определил, кто был во всём виноват.
Коренга уже открывал рот, чтобы извиниться за неуклюжесть,
за то, что попал доброму человеку под ноги… не успел.
– Ты!.. – взревел сольвенн. – Чтобы я сей же
миг тебя тут не видал! И блохастого твоего! А ну, вон отсюда пошёл!
И вконец расплескал кружку, размашисто указав на распахнутые
ворота. За воротами, привлечённые криком, начади останавливаться люди.
– Ох, прости, государь кнес, не признал я тебя. –
Коренга, как мог, согнулся в поклоне, шаркнув рукой по опрятно выметенным
горбылям. – В лесу живём, лица твоего светлого не видали…
– Чего? – изумился галирадец. – Какой-какой я
тебе кнес?..
Во дворе и на улице начали понемногу смеяться.
– Ну не кнесинка же, – смиренно ответствовал
Коренга. – А то кто, кроме кнеса да кнесинки, в этом городе решает, кому
где ходить, не ходить?
– Да я… – Побагровевший от крика сольвенн сделался
вовсе свекольным. Он даже сделал шаг, но Торон уже стоял между ним и хозяином.
Стоял молча, не щерился и не рычал, лишь чуть подрагивали чёрные губы да в
глазах тлел огонёк. Пришлось гневливому горожанину ограничиться тяжкими речами:
– Понаехало вас тут… всяких! С ворами на торгу сговариваетесь! Один, значит,
мошну с пояса режет, а другой собаку вслед пустить отказывается?
Коренга хотел было съязвить, поинтересовавшись, с каких это
пор в торговом Галираде не рады приезжим, а стало быть, их товару и деньгам… не
сказал и правильно сделал. Он выразился иначе:
– Прости, господин мой, но если бы у тебя птица шапку с
головы унесла, я и с ней в сговоре был бы?
Любопытного народу в воротах собралось уже предостаточно, а
из двери харчевни выглянул вышибала. И сразу стало понятно, что хлеб он свой не
даром жевал. Он подошёл и взял обворованного за плечо.
– Кружечку ты, Шанява, гляжу, расплескал… Пошли, новую
тебе нальём, да расскажешь мне, что там у тебя вышло.
Коренга про себя рассудил, что прозвище Шаняве досталось
справедливое. Во всяком случае, по-веннски это слово означало раззяву. Племя
Коренги чтило свой язык древней родственного сольвеннского; может, жители
Галирада запамятовали иные значения? Или придали старым словам другой смысл?..
Так или иначе, Шанява зло махнул на венна рукой и ушёл
следом за вышибалой, и Коренга вздохнул с облегчением.
Глава 7. «Атата!»
Смешливая девочка принесла ему не маленькую миску, как он
просил, а изрядное деревянное блюдо. Коренга сперва пришёл в ужас, живо
представив, что сейчас неминуемо съест всё и потом будет маяться брюхом, –
но увидел, что на блюде отдельными горками лежали небольшие кусочки, взятые от
рыбы разных пород и по-разному приготовленные.
– Вот палтус, он солёный, ты его пивом запей, –
посоветовала кудрявая стряпуха. – А это рыбка баламут, мы её пластаем, с
яйцом и сыром заворачиваем да так и печём. А тут – морской острец
[16]
,
под гнётом с луком и сметаной пожаренный…
Запах над блюдом поднимался такой, что Коренга мало не
захлебнулся слюной. Торон принюхался и тоскливо отвернул голову: хозяин ест –
негоже в рот заглядывать. Страдал он, впрочем, недолго. Ему вынесли целое
корытце гречневой каши, сдобренной всякими мясными остатками. Довольный пёс
зачавкал и заурчал. Коренга рассчитывал как следует выгулять его перед отплытием.
И потом уже до Фойрега не кормить.
Девчушка, у которой, видно, выдалась передышка в трудах,
присела рядом. Надо же присмотреть, всё ли окажется вкусно и не попросит ли
гость добавки, чтобы немедля её принести!
Он не попросил, хоть жадность и требовала.
– А ты по делу здесь? – спросила она, когда
Коренга дожевал последний кусок и хлебом подобрал с блюда подливу. – Или
родственников навещаешь?
Почему-то её любопытство не показалось ему обидным, и он
похвастался:
– Я отсюда на аррантском корабле поплыву за море, в
город Фойрег.
Она удивилась:
– А что тебе там, у нарлаков?..
Коренга как раз думал о том, до чего, наверное, славно было
бы путешествовать вместе с ней, такой смешливой и неугомонной. Поговоришь с
такой, поболтаешь – и как солнышко в душу глянуло. Разводить перед ней турусы
[17]
Коренге не хотелось. Распоследнее это дело – женщине лгать.
Но на сей счёт у него имелся сугубый материнский наказ, возбранявший сторонним
людям знать правду. Наказ мудрый и справедливый, ибо речь шла о чести целого
рода. Однако люди – известное дело, на всякий роток не накинешь платок – знай
спрашивали да спрашивали. А когда тебя спрашивают – ври как угодно, но не
молчи, иначе обидятся. Так что Коренга волей-неволей солгал раз, другой… и за
время дальней дороги даже начал получать от этого удовольствие. Придумывал
очередную небывальщину и словно приоткрывал дверь в какую-то иную жизнь,
которую при других обстоятельствах мог бы прожить, но вот не довелось.
