– Ну-у… – замялся молодой венн. –
«Чаграва»-то в полдень назавтра… Думал у тебя попроситься… Тут, во дворике. Мне
места много не надо…
Хозяин задумчиво покивал, потом сказал ему:
– Пойдём, на корабль провожу.
– Это из-за Шанявы? – хмуро спросил
Коренга. – Если я буду спать здесь, он может вернуться?
Харчевник усмехнулся.
– Шаняву этого мои ребята сквозь сито просеют и рыбам
скормят… Нет, парень. Просто слышал я кое-что про твоего Ириллира… Если он с
рассветом парусов не поднимет, значит, я с ума уже сбрёл.
– Да как же!.. – ахнул Коренга. – Я заплатил
ему! За обоих за нас!..
– Вот и плохо, что заплатил. Ему чужая душа дешевле
гроша. Такому вперёд деньги давать – что выбрасывать. Только после, когда
сделает, что посулился, а ты удостоверишься, хороша ли работа.
– Да разве ж так можно… – Коренга всё никак не мог
переварить услышанное. – Не по совести это!
– А очень даже по совести, – усмехнулся
харчевник. – Ты ему сам заплатил, сам и на корабль опоздал. Он вернётся
через полгода, станет на торгу спрашивать: где, мол, тот малый в тележке? Хочу
деньги вернуть…
Коренга зябко повёл плечами. До сих пор его, кажется, не
пытались обирать и обманывать. Может, везло, люди всё совестливые попадались?
Жалели калеку?
– Ладно, – сказал хозяин «Утреннего улова» и
прихлопнул ладонями по коленям, поднимаясь со скамьи. – Пошли, провожу.
Так оно верней будет.
Коренга усомнился:
– А пустит?
– Ещё как пустит. Купил место – право имеешь.
Наслушавшись харчевника, молодой венн уже ждал, что при виде
него Ириллир самое меньшее покривится. А может, и ещё более явно выскажет своё
недовольство: не удалось денежки прикарманить!.. Однако ошибся. Аррантский
купец встретил его с полным радушием. Должно быть, не терял надежды, что пёс
все же кого-нибудь покусает или осрамится дорогой. Так или иначе, скоро Коренга
устраивался на палубе «Чагравы», с удивлением поглядывая на садившееся солнце.
Ему-то казалось, только что миновал полдень, а вот уже и вечер настал!..
Всё на корабле было странно, всё непривычно. Гладкая
деревянная палуба чуть заметно покачивалась под тележкой, жила. Где-то что-то
поскрипывало, шуршал и временами хлопал на ветру длинный пёстрый флажок,
украшенный изображением пепельно-бурой пичуги, негромко переговаривались под
бортом ленивые спокойные волны… И удивительные морские запахи, к которым ещё
утром принюхивался Коренга, отчего-то здесь ощущались острей, чем даже на
причале. Наверное, всё дело было в чувстве отъединённости, отрезанности от
берега. На самом деле корабль сращивали с причалом надёжные пуповины канатов,
да и Коренга вполне мог бы съехать на сушу по тем самым гладким мосткам для
закатывания бочонков… Тем не менее – он был уже не на берегу. И не принадлежал
берегу. Отрезанный край.
Отрезанный – от всего, что до этого дня было ему родным и
привычным. Стоило подумать об этом, как в груди начинало тревожно щемить. А что
будет назавтра, когда уберут мостки и между берегом и кораблём начнёт шириться
полоска воды?..
«Я трус, – нарочно грубо хлестнул себя Коренга. –
На меня честь рода возложена. А я под мамкиным подолом голову прятать готов!»
Оглядев просторную – целых три сажени шириной – палубу и
понаблюдав за корабельщиками, он выбрал себе место, где его тележка никому не
должна была помешать: у левого борта, рядом с перевёрнутой лодкой. Под эту
лодку Торон сразу сунулся носом и, похрюкивая, начал что-то вынюхивать. Коренга
поспешно отозвал его, рассудив, что там вполне могло быть укрыто съестное. А
коли так, пёсье любопытство непременно станет поводом для придирок. И денежной
пени.
Некоторое время Коренга просто сидел, озираясь кругом. Потом
сказал себе, что на ближайшие четверо суток этот уголок станет ему подобием
дома. Значит, надо перестать вздрагивать от каждого примерещившегося шороха и
устраиваться, как надлежит в доме.
Он вытащил из тележки мягкий вьючок, при езде подпиравший
ему спину. В развёрнутом виде это был толстый коврик как раз по его росту.
Коренга расстелил его на палубе рядом с тележкой. Потом, придирчиво
прислушавшись к себе, поддёрнул штаны (с задней стороны в них имелся клапан,
который из-за неизбежного пользования черпачком приходилось держать всё время
отстёгнутым). И наконец покинул тележку, выпростав из неё никчёмные ноги.
Проделал он это с ловкостью, порождённой каждодневным обычаем. И, опустившись
на коврик, блаженно вытянулся на животе. Привычка привычкой, а от постоянного
сидения на заду у него всё равно к вечеру противно ныло всё тело.
Двое аррантов, отряженных Ириллиром присматривать за
порядком на палубе, с интересом поглядывали на Коренгу с кормы корабля. Он,
конечно, видел их взгляды. Но вёл себя так, словно находился.в полном
одиночестве за толстой и надёжной стеной. Жизнь и этому успела его научить.
Торон сидел рядом, улыбался, вывалив язык, к чему-то
прислушивался. Простой душе много ли надо? Он был сыт и рядом с хозяином. А
новое и непривычное место – да сколько он их, таких, успел повидать!
Поглядев на невозмутимого зверя, Коренга решил брать с него
пример. И, хотя тоже был сыт, вытащил из тележки мешочек с самым лакомым
лакомством, которым у него было в обычае завершать удачные дни. В мешочке
лежали маленькие ржаные сухарики, материн подорожник. Сколько ни пробовал
Коренга по чужим краям диковинных кушаний, а пришёл-таки к убеждению: ничего
вкуснее этих сухариков из родной печи ему ни в одной харчевне не поднесут. Даже
в таком праведном заведении, как «Утренний улов».
«Спасибо, что доченьку в обиду не дал, – сказал ему на
прощание хозяин харчевни. – Одни мы с ней, понимаешь… Второй год пошёл… Я
за неё…» Кашлянул, махнул рукой, отвернулся. И принялся сосредоточенно рыться в
поясном кошеле. А Коренга мысленно схватился за голову: он-то, рассказывая
девчушке о своём странствии, чуть не наплёл ей о мнимом вдовстве собственного
отца. Вот уж воистину – уберегла судьба от непотребства!.. Зато стало понятно,
что короткие волосы и борода её батюшки, которого он сдуру принял за вышибалу,
были не признаком кулачного ремесла, а данью печали. Харчевник же извлёк руку
из кошеля, и Коренга увидел цепь. Это была очень необычная цепь. Поверхность
кованых звеньев блестела светлей серебра, и Коренга сразу уразумел, что увидел
дивное диво. Тайной такой выделки металла владел в Галираде всего один мастер;
где уж было мимоезжему венну надеяться столь редкую и дорогую работу узреть,
тем более в руках подержать!.. А харчевник без лишних слов – и без малейшей
опаски – взял да надел чудесную цепь Торону прямо на шею, и тот просунул голову
в блестящее ожерелье, словно так тому и следовало быть. Серебристые звенья и
теперь покоились там, потерявшись в пышном меху.
«Дочка велела тебе отдать… Для сучонки своей заказывали,
чтобы красовалась, как повзрослеет… Погодит, мала ещё. А ты Гырчея
[23]
своего как гладить начнёшь, так лишний раз и вспомнишь Медву да Буркуна!»
