Коренге понравилось даже то, что борт большого корабля был
заметно выше причала, так что мостки вели вверх. На широких досках, правда,
были набиты поперечные бруски. Они давали опору ногам сильных и здоровых людей
– и препятствовали колёсам, по обидному свойству всякого порожка или ступени.
Коренга, впрочем, сказал себе, что у аррантов наверняка сыщется гладкий всход,
предназначенный для катания бочек. А если далее и нет, то так ли уж затруднит
дюжих мореходов его тележка, маленькая и совсем не тяжёлая?
Он подъехал вплотную и с немалым волнением обратился к
долговязому парню, стоявшему возле сходен. Судя по ошейнику на шее, парень был
рабом. Коренга призадумался, как заговорить с ним, чтобы сразу расположить к
себе и не задеть его гордость.
– Скажи, добрый корабельщик, – наконец проговорил
он по-аррантски, – с кем бы мне переговорить о поездке на этом поистине
славном корабле, если только не врут люди и он вправду направляется в Фойрег?
Языку заморского народа его учил соплеменник – бывалый
купец, постигший немало иноземных наречий. Этот человек утверждал, будто
получалось У Коренги неплохо, однако с урождённым аррантом до нынешнего дня
беседовать молодому венну не приходилось. Проезжая улицами Галирада, он видел
аррантов, слышал их молвь и с радостным изумлением убеждался, что, оказывается,
впрямь кое-что понимает. Схожее изумление испытывает малое дитятко, когда
впервые без помощи взрослых пожарит яичницу и обнаружит, что состряпанное
съедобно: «Как настоящая!..»
– Обожди здесь, господин мой, я хозяина поищу, –
поклонился раб, и Коренга возликовал, начиная верить в удачу. Зря ли говорила
ему мать, когда собирала в дорогу: «Помни, сынок, люди не так глупы и жестоки,
как нам иногда кажется. Всюду найдутся готовые помочь тому, в ком видят
слабейшего. Хотя бы оттого, что тем самым подтверждается их собственная сила и
удаль…»
Неожиданное происшествие, случившееся у края торговых рядов,
отвлекло их обоих. Аррантский невольник стоял в ту сторону лицом, и ему
достаточно было просто вскинуть глаза. Коренга, заключённый в скорлупу своей
тележки, обернулся медленнее. Но и он успел заметить тень человека в серых
лохмотьях, невероятно быстро удиравшего за угол большого лабаза. Туда, где
начиналась путаница кривых, захламлённых и вонючих проулков, – изнанка
изобилия, присущая всякому обширному рынку, тем более прибрежному. Спасительные
дебри для разного рода ворья, коему, как известно, где ещё обретаться, если не
около торга.
За воришкой тяжело бежал дородный, хорошо одетый сольвенн.
Одну руку он простирал вперёд, то ли указывая, то ли грозя кулаком, другой
неизвестно зачем придерживал пустое место на поясе, оставшееся от срезанного
кошеля.
– Держи вора!..
Что было в том кошеле? Выручка от продажи выставленного на
прилавок? Серебро из семейного сундука, взятое порадовать домашних долгожданной
покупкой? Дорогое колечко, приобретённое для дочери или жены?.. По мнению
Коренги – да, кажется, и большинства окружающих, – сольвенну можно было
лишь посочувствовать. Не такому, как он, ловить легконогого и юркого беглеца.
Народ, охотно повторявший клич обворованного, в погоню торопился не слишком. А
городской стражи, как почему-то всегда в таких случаях происходит, поблизости
не наблюдалось. Молодой венн даже заметил кое у кого на лицах улыбки. Так
улыбаются люди при виде чужой и очень обидной оплошности, радостно сознавая,
что сами-то не совершили подобного… на этот раз. Коренга и сам близок был к
подобной улыбке, ведь его деньги, заботливо собранные роднёй, покоились в
надёжнейшем месте, никаким ворам не доступном. Похоже, однако, такая
самоуверенность оказалась греховной. Ибо чем ещё объяснить, что сольвенн,
запыхавшись, остановился и, озираясь кругом, обратил гневливый взор не на кого
иного – именно на него.
– Ты!.. – заорал он, наконец-то оторвав левую руку
от пояса. – Спускай живо собаку!.. Спускай, тебе говорят!..
И, поскольку Коренга не сделал никакого движения, лишившийся
кошеля подскочил прямо к нему и попытался выхватить поводок. Он, может быть,
думал, что выдернуть плетёный ремень из ладони калеки – дело нехитрое, однако
ошибся. Пальцы у Коренги были весьма крепкие, и он их не разжал. Да и кобель
тотчас возмутился самоуправством. Обернулся и хлопнул по чужой руке челюстями.
Не во всю силу, не так, как сделал бы в ярости, отстаивая хозяина, –
просто чтоб отвязался… Но надобно знать, что за пасть у веннского волкодава. И
какие в этой пасти клыки. Дородный сольвенн взвыл от неожиданности (боль-то ещё
не пришла) и отскочил, хватая пропоротую руку здоровой.
– Не держи сердца, почтенный, – извинился
Коренга. – Мой пёс к тому не приучен, чтобы за всяким гоняться, на кого
ему сторонние люди укажут. Он меня бережёт… Да меня одного только и слушает.
Он был готов засвидетельствовать – а понадобится, и доказать
кому угодно – отменную выучку своего мохнатого спутника, дабы каждый мог видеть,
что покусанный был сам виноват… но не пришлось. Пока он говорил, галирадец
успел оправиться от нового потрясения и в свою очередь открыл рот, собираясь,
кажется, заорать. Судя по выражению побагровевшего лица, он был намерен
обвинить Коренгу уже во всех своих сегодняшних бедах. И, надо думать, обвинил
бы – но в это время с корабельных мостков послышался задорный молодой голос.
– О чём шумим, добрые люди? – весело вопрошал он
по-сольвеннски с едва заметным чужим призвуком. – Что за шум, а девки
нету?
По сходням спускался хозяин «Чагравы», аррантский купец. Как
почти всё его племя, он наголо брил подбородок и оттого казался моложе, чем,
наверное, был, а уж голосом обладал вовсе юношеским, чистым и звонким. Народ
начал смеяться его оговорке.
– Не «девки», добрый аррант, а «драки». Так у нас бают.
– А в чём разница? – нимало не смутился купец.
Зубы у него были ровные, белые. А ноги от сандалий до подола тонкой рубахи – не
прикрыты штанами, назло стылому холоду. – Я думаю, – продолжал
он, – была бы девка – и драка уж точно была бы… Что же здесь приключилось,
почтенные? И в чём винят человека, надумавшего погостить на моём корабле?
Глава 4. Пустяки, не стоящие упоминания
Некоторое время спустя Коренга сидел на берегу, выбрав место
поодаль от пристани и шумных рядов, там, где в море падал резвый и говорливый
ручей. Он успел попробовать морскую воду на вкус и убедиться, что она была
почти пресной. На самом деле тут нечему было дивиться, ведь Галирад выстроили у
самого устья Светыни, простиравшей своё течение далеко в воды залива… Тем не
менее Коренга был столько наслышан от бывалых людей о горько-крепкой солёности
моря, что испытал даже некое разочарование. Чаявши рассола, ощутить на устах
пресницу!.. Подспудно огорчало даже то, что Батюшка Океан, часто и почтительно именуемый
Грозным да Бурным, не мчался на берег огромными сокрушительными валами, а,
наоборот, мирно ластился к суше, словно какое-нибудь безобидное озерко, и ничем
не оказывал присущего ему, опять-таки по рассказам бывалых людей, свирепого
нрава. «Вот я и освоился, – усмехнувшись про себя, подумал молодой
венн. – Только что глазам своим поверить не мог, а теперь уже недоволен.
Прямо как дитя, встретившее большую собаку. Боится, руки за спину прячет, а
оглянуться не успеешь – виснет на шее, за хвост тянет и в зубы залезть норовит…
Пока пёс с горя не рыкнет…»
