Где-то там, в нескольких днях пути, за двунадесятью болотами
и оврагами, лесная тропка выводила к наезженной дороге, а та, в свой
черёд, – на галирадский большак, что тянулся к стольному городу над
берегом моря… С того времени, как первенец запропал вдалеке, пустившись из
дома, у его матери успел народиться сынишка, не видевший старшего брата.
Когда в кустах у тропинки наметилось движение и мелькнула
пёсья серая шерсть, Хонга Кокора молча ахнула и едва не вскочила навстречу. Но
на открытое место вышла степенная старая сука, сопровождавшая детей в лес за
первой кислицей. Сука улыбалась, помахивая пушистым хвостом, и не всякий
распознал бы за благодушной повадкой ярость и мощь, ничуть не ослабленную
годами.
– Мама! – От стайки детей отделился белоголовый
мальчонка и побежал к кузнечихе – похвастаться нежными листьями, собранными для
щей.
…И, внезапно споткнувшись, упал на бегу. Берестяной бурачок
с кислицей вырвался из руки и покатился вперёд.
Веннские дети, даже самая сопливая мелюзга, не таковы,
чтобы, случайно упав, оглашать всю деревню жалобным плачем. Вскакивай,
отряхивайся и дальше беги! Но малыш не поднялся.
– Мама, – позвал он испуганно, – ножки не
идут…
Солнце погасло, небо налилось чудовищной чернотой. Хонга
Кокора потом вспомнить не могла, как бежала через двор, и сердце, кажется,
летело впереди неё, выскочив из груди. За домом прекратился стук молотка. Из
кузницы, бросив работу, мчался Железный Дуб и с ним два сына-подростка.
Встревоженная сука спешила от ворот, но Хонга обогнала всех.
Она готова была уже подхватить малыша, когда тот всё-таки
сел. Перевернулся на четвереньки, потом встал, перемазанный зеленью и землёй.
– Идут ножки, – сказал он удивлённо.
