— Оно нейтрализует отбеливатель. Это как будто на твоей
голове язва.
— Точное сравнение.
Я взял себя в руки, глядя, как успокаивается поверхность
молока. Чем белее, тем лучше, безопаснее. Правда, отбеливание — процесс долгий
и горячий.
— Отвлеки меня еще, — попросил я.
— Ты вырос в городе?
— Нет. Мы переехали сюда из Миннесоты, когда мне было
тринадцать.
— Ха, как я, только наоборот. Каково это было?
Я пожевал губу. Признаться, это был опыт, о котором я
предпочитал не распространяться, но говорить-то что-то надо.
— Ну, мне пришлось разуть глаза.
— В смысле?
Тоненькая струйка отбеливателя стекла по шее. Я поежился и
потер кожу.
— Брось, Хантер, ты с этим справишься. Станешь одним из
перекисного племени.
— Я уже становлюсь одним из перекисного племени.
Она рассмеялась.
— Ты просто говори со мной, и все. На чем мы
остановились?
— Ладно. Дело вот в чем: у себя в Форт-Снеллинг я был
довольно популярен. Имел успехи в спорте, уйму друзей, учителя меня любили. Мне
казалось, что я крутой. Но в первый же день в Нью-Йорке оказалось, что я самый
отстойный парень в школе. Я одевался в торговых центрах, слушал то, что крутили
у нас в Миннесоте, и не представлял себе, что люди в других местах жили как-то
по-другому.
— Ой.
— Нет, это ой-ой-ой! Это было больше похоже на… будто
тебя вдруг стерли резинкой.
— Звучит невесело.
— Да уж.
Мой голос слегка дрогнул, откликаясь на жжение на голове.
— Но как только я понял, что дружить со мной никто не
станет, проблемы отступили. Понимаешь?
Она вздохнула.
— Очень даже понимаю.
— Так что стало вроде бы и интересно. В Миннесоте у нас
было, наверное, четыре основные клики: ковбои, спортсмены, чокнутые и социалы,
а стоило мне оказаться в этой новой школе, как выяснилось, что там наберется
штук восемьдесят семь различных племен. Я понял, что вокруг меня существует
чертовски огромная коммуникационная система общения, каждый день с одеждой,
волосами, музыкой, сленгом посылается миллиард закодированных сообщений. Я стал
наблюдать, пытаясь взломать код.
На этом месте у меня вырвался вздох. Я моргнул. Башка
решительно плавилась.
— Продолжай.
Я попытался пожать плечами, что добавило к обычной боли
некоторое количество своеобразных ощущений.
— Спустя год наблюдений я перешел в старшеклассники, и
мне пришлось изобретать себя заново.
Она немного помолчала. Я не собирался особо вдаваться в
детали и задумался, уж не стала ли кислота просачиваться мне в мозг, делая его
пористым.
— Вау!
Она взяла меня за руку.
— Ну и жуть!
— Ага, противно было до обалдения.
— Что и сделало тебя охотником за крутизной, так?
Я кивнул, отчего вторая маленькая струйка кислоты потекла по
моей спине. Теперь мой скальп потел, струйки, медленные и жгучие, сползали, как
текущая лава, какую можно увидеть по одному кабельному каналу, где частенько
показывают дикую природу, экспериментальные самолеты и вулканы. Напрягшись, мне
удалось убрать из головы этот отвлекающий образ.
— Я начал фотографировать на улице, стараясь
разобраться в том, что в струю, а что нет, что продвинуто, а что отстой — и
почему. Ну вот, это стало у меня своего рода пунктиком, чуть ли не
биологической потребностью. Но просто смотреть мне было мало, я пытался
выразить свое понимание в заметках на своем сайте. Так продолжалось три года, а
потом на сайт зашла Мэнди, познакомилась с моими соображениями и прислала мне
сообщение на ящик: «Ты нужен клиенту».
— Понятненько. Хеппи-энд.
Я бы и рад согласиться, но в данном случае мое представление
о счастливом конце состояло в том, чтобы окунуть башку в ведро с молоком, в
ванну с молоком, в плавательный бассейн из мороженого.
— Наверное, поэтому у тебя такая длинная челка, —
сказала Джен.
— Что?
— Я все думала о твоих волосах. Казалось странным, что
ты, хоть и охотник за крутизной, прячешь свое лицо под этой челкой. — Джен
потянулась ко мне и убрала очередную струйку лавы со лба раньше, чем та успела
влиться в мой левый глаз. — Но теперь поняла. Переехав сюда из Миннесоты,
ты растерял уверенность в себе и подсознательно начал прятаться. И в каком-то
смысле продолжаешь скрывать часть себя.
Я прокашлялся.
— Ты думаешь, что моей челке недостает уверенности?
— Я думаю, ты, наверное, все еще боишься, как бы снова
не растерять крутизну.
Тут я почувствовал, что краснею. Кухонька вдруг стала очень
жаркой и тесной, хотя трудно было сказать, от чего больше: от досады, от
смущения или от кислоты на моей голове. Мне хотелось потянуться, сорвать скальп
и почесать волдырь от укуса гигантского комара, в который превратился мой мозг.
Часть этого жгучего отбеливателя наверняка просачивалась сквозь кожу.
Джен улыбнулась и подалась вперед, пока ее лицо не оказалось
в нескольких дюймах. Ее губы сложились в трубочку, и на какой-то безумный
момент мне показалось, что она собирается поцеловать меня. Моя злость
растворилась в удивлении.
Но вместо этого она охладила мое влажное лицо легким
дуновением.
— Не волнуйся, — тихонько сказала Джен. — Я
все устрою. Эти космы обречены.
Я не мог оставаться так близко, поэтому рассмеялся и
отвернулся.
Она подождала, пока я не повернулся обратно.
— Мне ли не понимать, Хантер, каково это? Я тоже выпала
из струи.
— Ну, это было не совсем то. Ты-то была круче всех, просто
паслась в отстойнике.
— Нет, правда. Не важно, что я там делала, я не могла
взломать код. Все девчонки из восьмого класса, наверное, до сих пор помнят меня
как недоделанную, которая крапает стишки.
— Да. Это удар! — согласился я, силясь улыбнуться.
Воспоминание о первом годе в этом городе вернуло в мой
желудок холодный ком глины, который в то время находился там постоянно и
становился тяжелее с каждым шагом, сделанным по направлению к школе. И вот
стоило вспомнить то жуткое одиночество, как этот ком возник на прежнем месте,
словно только и ждал момента.
Я сделал вдох и усилием воли вернул себя в настоящее, где
был крутым. Да, с обожженной башкой, да, преследуемый безжалостными врагам и,
да, без сотового телефона. Но все равно крутым, верно?
— Я-то думал, что алюминиевая фольга на голове должна
препятствовать чтению мыслей, — сказал я.
