— Не беспокойся, — сказал я. — В данном
случае у меня не профессиональный интерес.
— Ага, Мэнди звонила и сказала мне. — Она опустила
глаза. — Получается, что я тебя подпалила. Вышло малость не то, что мы
думали.
— Ничего, переживу.
— Извини, Хантер.
Так вот, значит, почему она позвонила. Чувствует себя
виноватой. И решила встретиться из жалости. Губы мои раздвинулись, но с них так
и не слетело ни звука. Мне хотелось рассказать ей о том, что я уразумел насчет
джаммеров, но все, что следовало произнести, было слишком велико для моего рта.
Джен выждала момент, потом снова поднесла бинокль к глазам.
— Чем любуешься? — удалось наконец выдавить
мне. — Бруклинским побережьем?
Я повернулся и тоже посмотрел за реку, туда, где характерные
очертания Военно-морской верфи выделялись среди индустриальных зданий,
автострад и обшарпанных портовых строений.
Ну конечно. Дженни никогда не сдается.
«Увидимся на фабрике»? — процитировал я.
Так сказала Мвади Уикерсхэм, после того как туда вломились
«хой аристой», красные от гнева и не только. Передислокация у джаммеров по
расписанию была назначена на понедельник, но с учетом тех сил, которые пришли
против них в движение, почему бы не днем раньше?
— Ты думаешь, они останутся в Бруклине?
— Да, полагаю, они родом из Дамбо.
— Говорят, это крутой район.
Мы стояли рядом, плечом к плечу.
— Видела что-нибудь интересное? — спросил я.
— Сам-то ты не пошел следом?
— Зря ты так думаешь. Прошел через весь Стайвесант, а
потом в обратную сторону, вдоль реки. В Стайвесанте особо не укроешься.
— Хорошая мысль.
— Согласен.
— Согласись с этим, — с улыбкой сказала она и
вручила мне тяжелый, камуфляжной окраски, военного образца бинокль. На миг
кончики наших пальцев соприкоснулись.
Противоположный берег мгновенно приблизился и обрел четкие
очертания — каждое мелкое движение моих рук отзывалось в окулярах картиной землетрясения.
Я перехватил бинокль потверже, следуя взглядом за
мотоциклистом на Бруклинском променаде.
— Что я должен увидеть?
— Проверь сахарный завод «Домино».
Я резко перевел взгляд вперед, опередив мотоциклиста. На миг
все в поле зрения расплылось, а потом его заполнили знакомые выцветшие
фабричные стены. Чуть подавшись назад, я поймал в фокус незажженные неоновые
буквы названия, диагональный желоб для сахара, соединявший два строения, и,
наконец, небольшой пустой участок между фабрикой и рекой.
— Арендованные грузовики, — тихо произнес я.
Между грузовиками и открытыми воротами товарного склада
сновало несколько фигур.
— Джен, ты не можешь разглядеть номер машины, которая
стоит напротив пустующего здания?
— О нет. Цифры и буквы слишком мелкие. Понятия не имею,
как их разобрать.
— Я тоже. Но… ты когда-нибудь видела, чтобы
профессиональные грузчики работали все в черном? Да еще летом?
— Никогда. И смотри, как они припарковались. Прижавшись
к стене, чтобы не было видно с улицы.
Я опустил бинокль. Невооруженному глазу с такого расстояния
грузовики представлялись чем-то вроде желтых рисовых зернышек, а темные фигурки
— не более чем металлическими опилками, перемещаемыми скрытым магнитом.
— Но они не предусмотрели того, что кто-то может
наблюдать за ними с Манхэттена.
— Да уж, такое предвидеть трудно. Эти полевые стекляшки
стоят четыре сотни баксов — они из военного имущества бывшего Советского Союза.
Но продавец сказал, что, если они мне не подойдут, я могу их завтра вернуть.
— Господи, Джен!
Я осторожно вернул ей бинокль.
Она поднесла его к глазам и подалась вперед над перилами
набережной, так что ремень бинокля теперь болтался над водой.
— Клиент должен наварить на обувке серьезные бабки. Я
слышала, они собирались реконструировать эти здания и превратить в жилые
кондоминиумы. Хотят торговать прекрасными видами Манхэттена, по миллиону за
штуку.
— Это, вероятно, не все. Сдается мне, на территории
фабрики у них есть телевизионная студия, редакционно-издательский комплекс и
черт знает что еще. Такое впечатление, что среда обитания джаммеров — это
индустриальная зона.
— Ты, наверное, хотел сказать «постиндустриальная» —
улыбнулась Джен.
— Скорее постапокалиптическая.
— Пока еще нет. Но дай им время.
Мы немного постояли в молчании. Джен осторожно следила за
передвижениями за рекой, а я, просто довольный тем, что нахожусь здесь,
отмечал, как изменилось с годами побережье Бруклина, смотрел, как вьются на
ветру волосы Джен, и радовался возможности быть рядом с ней, просто так.
— Тебе нравится твоя куртка? — спросила Джен.
— Моя что? — не понял я.
Затем до меня начало доходить. Я протянул руку и коснулся
черной, шелковистой поверхности с узором из крошечных ирисов. Это была
подкладка моего тысячедолларового бедствия, только теперь она красовалась
снаружи. Устрашающий разрез исчез вместе с рукавами, швы прострочены заново, с
расчетом придать вывернутой наизнанку вещи элегантные очертания.
— Ух ты!
— Примерь!
Она выскользнула из безрукавки.
Куртка подошла мне так же идеально, как и пиджак две ночи
назад. Даже чуточку лучше, как порой бывает с вещами, вывернутыми наизнанку. И
эта новая куртка — нежданно-негаданно безрукавная, не мнущаяся, из эрзаца
японского шелка, принадлежала не не-Хантеру, а была целиком моя.
— Классно!
— Рада, что тебе понравилось. Всю ночь возилась.
Ее руки пробежали по боковым швам, коснулись нагрудного
кармана (был внутренним — оказался наружным), похлопали по плечам. А затем
соскользнули вниз и сомкнулись вокруг моей талии.
— Мне очень жаль, Хантер.
Глядя в ее зеленые глаза, я медленно, глубоко вздохнул, и
облегчение нахлынуло на меня, как будто некое ужасное испытание осталось
позади.
— Мне тоже.
Она отвела глаза.
— Это не ты повел себя как дерьмо.
— Ты просто сказала правду. Может, вышло это хреново,
но ведь все равно правду. Я слишком уж ко всему присматриваюсь. И слишком много
думаю.
— Таков уж ты есть. И делаешь это по-настоящему круто.
Мне нравится, как устроены твои мозги.
— Может быть, Джен. Но ведь ты хочешь совершать
перемены. И не только в способе завязки шнурков.
