В тот момент я был в полной уверенности, что звонят по
поводу моего увольнения, и вдруг как-то сразу понял, что работа эта мне по
барабану, деньги там или бесплатная обувь — до лампочки, а злило то, что вся
эта петрушка происходит на глазах у Джен и она сейчас узнает, что я лишился
самого крупного клиента, типа из-за нее, и огорчится еще больше.
— Привет, Мэнди.
— Только что провела телефонную конференцию. Ролик
пойдет в эфир в конце недели, без изменений.
— Поздравляю.
— Я рассказала клиенту о том, что вы выдали, ты и твоя
подруга.
Я открыл было рот, сказать, что это вовсе не моя идея, но
толку от этого все равно бы не было. Поэтому я проглотил слова.
— Они заинтересовались, — невыразительно
произнесла Мэнди.
По соседней колее с грохотом несся поезд — в разговоре
последовала десятисекундная пауза. Джен все это время смотрела на меня, все так
же морщась, словно от дурного запаха. Я изобразил на физиономии сконфуженную
улыбку.
Состав, громыхая, унесся в свою нору. Разговор продолжился.
— В каком смысле «заинтересовались»?
— В прямом, Хантер! Заинтересовались в смысле
«заинтересовались». Обрадовались оригинальной идее. Оригиналы, знаешь ли, в
цене.
— Эй, Мэнди, нет причин переходить на личности. Я
просто делаю снимки.
— Слушай, я серьезно. Их заинтересовало то, что ты
сказал.
— Но не настолько, чтобы внести изменения в ролик.
— Нет, Хантер. Не настолько, чтобы взять да и переснять
весь клип стоимостью в два миллиона долларов. Но есть одно обстоятельство, как
раз требующее нестандартного подхода.
— Неужели?
Я бросил на Джен озадаченный взгляд.
— Что за обстоятельство?
— Оно возникло на прошлой неделе, Хантер. Дело
несколько странное. И серьезное. Короче, по телефону не расскажешь, лучше тебе
самому все увидеть. Только уговор: держи все в секрете. Как насчет завтра?
— Нормально, только это ведь не я…
— Встретимся в одиннадцать тридцать в Чайна-таун, на
углу Лиспенард и Чарч, сразу за каналом.
— Ладно.
— И, конечно, приводи свою новую подругу. Не опаздывай.
Мэнди отсоединилась. Я сунул телефон в карман.
Джен прокашлялась.
— Ну что, тебя из-за меня вытурили?
— Кажется, нет.
Я представил, как Мэнди встречает меня в Чайна-тауне,
хватает за шею и топит в Гудзоне.
— Я бы даже сказал — определенно нет.
— Что же она сказала?
— Я думаю, мы получили повышение.
— Мы?
— Да, мы. — Я кивнул, поймав себя на том, что
улыбаюсь. — И завтра нам предстоит работенка. Займемся?
Глава 4
— Ты руки мыл?
Отец задавал мне этот вопрос за завтраком каждый день, с тех
пор как я научился говорить. А возможно, еще раньше. Он эпидемиолог, то есть
изучает эпидемии, короче, проводит уйму времени, таращась на пугающие графики
распространения всякой заразы. Эти графики, которые все выглядят практически
одинаково — как след набирающего высоту истребителя, — заставляют его
очень беспокоиться из-за микробов.
— Да, я помыл руки.
Каждое утро я демонстративно произношу эти слова тоном
робота, но до него мой протест не доходит.
— Рад это слышать.
Мама, наливая мне кофе, украдкой улыбается. Моя матушка —
парфюмер, составляет из простых запахов сложные ароматические комбинации. Ее
духи продают в магазинах на Пятой авеню, один раз на меня повеяло, кажется,
чем-то таким от Хиллари Дефис. Это настораживало.
— Чем сегодня занимаешься, Хантер? — спросила она.
— Собирался отправиться в Чайна-таун.
— О, а разве Чайна-таун сейчас в струе?
Ладно, я не обижаюсь. Конечно, предки считают мою работу
фигней. Как и большинство родителей, они вообще не просекают, что это значит —
в струю. Просто не верят, что это может быть чем-то серьезным. Им все кажется,
будто это такой прикол, как в старых фильмах, когда какой-нибудь малый на
танцплощадке скребет свою подмышку, а вся толпа вокруг начинает ему подражать,
и это становится безумно модным танцем, распространяющимся со скоростью
папашиной эпидемии. Да, именно эпидемии.
Вообще мои предки любят произносить это — «в струю» —
нарочито громко и презрительно, видимо полагая, что так я быстрее уясню себе
всю его ничтожную сущность. А может, эти звуки для них из иностранного языка, и
они, как диковатые туристы, воображают, что если орать погромче, их скорее
поймут.
Правда, они подписывают кучу разрешительных бланков, которые
я оставляю им каждую неделю. (Поскольку я несовершеннолетний, им приходится
давать разрешение на то, чтобы транснациональные компании пользовались моими
мозгами.) И, судя по всему, они вроде как не против свободной одежды,
современных телефонов и прочей новомодной электроники.
— Не знаю, мам. Думаю, часть Чайна-тауна в струе, а
часть нет. Я не собираюсь там ничего высматривать, просто у меня встреча с
другом.
— Мы его знаем?
— Ее зовут Джен.
Отец кладет на стол очередной ужасающий график и поднимает
бровь. У мамы поднимаются обе.
— Она вовсе не подружка или что-то такое, — сказал
я и тут же сообразил, что совершил ужасную ошибку.
— Нет? — промолвил отец, криво улыбаясь. — А
почему ты это упомянул?
— Да потому что у тебя было такое выражение
лица, — простонал я.
— Какое «такое»?
— Да я только вчера с ней познакомился!
— Вау! — сказала мама. — И она тебе очень
нравится, не так ли?
Я пожал плечами и закатил глаза одновременно, что, в
общем-то, было не совсем адекватной реакцией. Просто хотелось надеяться, что
неожиданное покраснение моей физиономии отец припишет приступу западно-нильской
лихорадки или еще какой-нибудь из его любимых хворей.
Предки у меня что надо, и мы с ними по-настоящему близки, но
весь кайф ломает засевшая в их головах навязчивая идея, будто бы я скрываю от
них огромные пласты своей романтической жизни. На самом деле было бы здорово,
будь у меня эти огромные пласты, чтобы их скрывать. Или, на худой конец, пласты
средней величины.
Они сидели в терпеливом молчании, ожидая от меня ответа, в
то время как я ежился над кофейной чашкой. Увы, единственное, что мне удалось
из себя выжать, было…
— Ага, она точно — в струе.
* * *
