Ее слова заставили меня зажмуриться. Что-то огромное
двигалось через мое тело, отчасти болезненное, отчасти возбуждающее. Я даже не
сразу догадалась, что это, так давно оно ушло.
Изгибаться и поворачиваться… растекаться вдаль и охватывать
людей, затоплять их собой — мой голос бурлит и возбуждает, наполняя воздух.
Я хотела петь снова…
И медленно вздохнула. Что, если это по-прежнему будет
причинять мне боль, как все, кроме Зомби и тьмы? Нет, сначала нужно испытать
себя.
— Можешь сделать для меня кое-что, Перл?
— Что угодно.
— Скажи мое имя.
— Дерьмо, это невозможно. Лус пришибет меня.
Я снова почувствовала запах страха Перл и услышала, как
Зомби на мягких лапах пятится ко мне. Он вспрыгнул на постель, теплый, явно
встревоженный. Я открыла глаза, стараясь не щуриться от света свечи.
Перл тоже встревожилась, прямо как Зомби — потому что Лус
никогда не позволяет ему выходить отсюда.
— Она сказала, что пение — это будет хорошо. Но твое
имя? Ты уверена?
— Не уверена, Перл. Поэтому ты и должна сделать это.
Она сглотнула.
— Ладно… Мин.
Я фыркнула.
— Блестящая, вонючая Перл. Ты что, даже не в состоянии
произнести его целиком?
Некоторое время она пристально смотрела на меня, а потом
негромко сказала:
— Минерва?
Я вздрогнула — по привычке, но болезнь не вернулась. Потом
Перл снова произнесла мое имя, и я ничего не почувствовала. Ничего, кроме
облегчения. Даже Лус никогда не удавалось такое.
Ощущение было странное и великолепное, греховное, словно
сигарета после урока вокала. Я закрыла глаза и улыбнулась.
— Как ты? — прошептала Перл.
— Прекрасно. И я хочу петь для твоей группы, Перл. Ты
ведь принесла музыку?
Они кивнула и улыбнулась.
— Да. В смысле, я не была уверена, что ты… Но мы
записали по-настоящему крутой рифф. — Она достала из кармана маленькую
белую полоску пластика и начала разматывать намотанные на нее наушники. —
Это всего лишь после одного дня репетиции… ну, шести лет и одного дня… но пока
слов нет. Можешь написать их сама.
— Да, я могу написать слова.
Слова были первым, что вернулось. Под кроватью лежали
исписанные каракулями блокноты, наполненные всеми моими новыми секретами.
Новыми песнями о бездне.
Держа в руке адаптер, Перл оглянулась в поисках моей стерео.
— Я разбила ее, — сказала я.
— Свою «Бэнги Олафсен»? Она же тяжелая. — Перл
нахмурилась. — Скажи, ты, случайно, не выбросила ее из окна?
Я захихикала.
— Нет, глупенькая. Спустила с лестницы. — Я
протянула ей руку. — Иди сюда. Мы можем вместе послушать. — Она
помедлила мгновение, оглянувшись на дверь. — Не волнуйся, Лус давно
внизу. — Сейчас она была на кухне, готовила мою ночную ботанику. Я слышала
рокот воды в трубах, ощущала запах процеженного чая из чеснока и
мандрагоры, — Она достаточно доверяет тебе, чтобы не подслушивать.
— А-а… Ну, тогда ладно.
Перл сунула адаптер в карман и сделала шаг вперед. Мерзкая
Вещь злобно смотрела на меня из ее руки.
— Но ты должна положить эту вещь на пол, —
добавила я.
Она остановилась, и я снова почувствовала потный запах ее
страха.
— Ты не доверяешь мне, блестящая Перл? — Я
прищурилась, глядя на нее. — Ты же знаешь, я никогда не съем тебя.
— Ну… да… — Она сглотнула. — И на самом деле
она вовсе не угрожает тебе, Минерва.
Я снова улыбнулась при звуке собственного имени, и Перл
улыбнулась в ответ, окончательно поверив, насколько мне лучше. Она опустилась
на колени и положила Мерзкую Вещь на пол так бережно, словно та могла
взорваться.
Сделав глубокий вдох, она размеренными шагами начала
пересекать комнату. Зомби отодвигался по мере того, как она приближалась, и я
почувствовала на ее кедах запах кошачьей мяты. Вот почему он так нервничал. Она
пахла, как его старые игрушки, которые он теперь ненавидел.
Он спрыгнул, чтобы обнюхать Мерзкую Вещь, которая внезапно
превратилась просто в старую куклу. На полу она выглядела безжизненной,
сломленной и почти не мерзкой, как раньше.
Новая волна облегчения прокатилась через меня. От одной
мысли о пении я становилась сильнее. Даже свет свечи не так резал глаза.
Перл села рядом со мной на постель. Сейчас музыкальный плеер
мерцал в ее руке. Я увидела на нем рисунок яблока
[22]
и снова
слегка вздрогнула вспомнив, что все же вышвырнула кое-что из окна — восемьдесят
гигабайт музыки, которые пахли мальчиком, подарившим ее мне.
Перл дрожащими пальцами заправила мне волосы за ухо. Я
осознала, какая я грязная, пусть даже каждую субботу Лус заставляла меня
принимать душ.
— Я ужасно выгляжу? — Я не видела себя… два
месяца, если сейчас август.
— Нет. Ты по-прежнему прекрасна. — Она улыбнулась
и вставила один наушник в свое ухо. — Может, немного похудела. Лус не
кормит тебя?
Я улыбнулась, вспоминая все сырое мясо, которое съела на
ланч. Бекон холодный, соленый, только что вынутые из пластика полоски еще
слипаются. И потом цыпленок; я слышала, как Лус свернула ему шею на заднем
дворе. Его тут же ощипали, и вся кожа была в пупырышках. Какой горячей, какой
живой ощущалась в горле его кровь! Но я по-прежнему была голодна.
Когда в мерцании «Apple» Перл наклонилась вперед, я увидела
пульсирующую жилку на ее горле, и зверь внутри меня заворчал.
«Нельзя есть Перл», — напомнила я себе.
Она протянула мне второй наушник, и я тоже вставила его. С
разделяющего нас расстояния всего в несколько дюймов мы поглядели друг другу в
глаза, связанные раздваивающимся белым шнуром. Это было странно и вызывало
сильные ощущения — никто, кроме Лус, не осмеливался подходить так близко ко мне
с тех пор, как я укусила этого глупого доктора.
Я чувствовала в дыхании Перл запах кофе, чистого пота летней
жары и обособленный от него потный запах страха. Зрачки у нее были огромные, и
только по этому признаку я вспомнила, что в комнате темно. Сейчас моя жизнь
проходила во мраке.
Между ее верхней губой и носом, во впадинке размером с
ноготь, что-то влажно поблескивало. Я наклонилась, испытывая желание слизнуть
эту влагу, попробовать, такая ли она соленая, как бекон…
Но тут она включила плеер — и музыка хлынула в меня.
Она началась внезапно — черновой монтаж, буквально посреди
такта, — но рифф был слишком дерзок, чтобы волноваться из-за таких
пустяков. Одна гитара рокотала понизу, прямо как басовая часть, кто-то играл тремя
не слишком умелыми пальцами. Вторая гитара играла выше, исполненная
беспокойной, шумной энергии, обольстительно нервно.
