Перл сделала что-то на пульте, и звук стал мягче.
Я прислушивалась мгновение, а потом настроила свои
отраженные сигналы на девяносто два удара в минуту. Мос начал играть высоко и
быстро. Я подумала: странный способ начинать, слишком сложный, словно гитарное
соло вырывается из ниоткуда. Но потом вступила Перл, с тонкой, как паутинка,
мелодией, создающей форму вокруг того, что делал он.
Какое-то время я слушала, решая, что делать. Выбор у меня
был большой. Что-нибудь несложное, ленивое, просто, чтобы придать музыке
некоторую твердость? Или ворваться стремительно, немного вразрез, чтобы
«развязать язык» мелодии? Или точно следовать сверхбыстрому трепетанию Моса,
типа, как дождь стучит по крыше?
Я всегда наслаждаюсь этим моментом, перед самым началом
игры. Это единственное время, когда пальцы не дрожат и не барабанят по коленям,
когда я в силах удержать руки в покое. Нет причин торопиться.
И еще я не хотела совершить ошибку. В этой музыке ощущалась
какая-то хрупкость, как будто она могла разлететься на части, если подтолкнуть
ее в неправильном направлении. Перл, Мос и второй парень думали, что уже знают
друг друга, но это было не так.
Я начала осторожно, легкими движениями рук, выстраивая узор
по одному удару за раз — от простого к сложному, от меньшего к большему. Потом,
прямо перед тем, как стало слишком тесно, я ускользнула в сторону, убирая по
одному удару каждый раз, когда добавляла новый, постепенно смещая музыку вокруг
нас, но все еще оставляя ее незамысловатой, бесцельной.
На какой-то миг мне показалось, что я ошиблась. Это же
просто дети. Может, они нуждаются в том, чтобы подтолкнуть их туда или сюда, а
может, им просто требуется барабанящая машина.
Но потом вступила эта наркоманка.
Слов не было, хотя она держала блокнот открытым перед собой.
Поднеся микрофон близко к губам, она негромко гудела, но мелодия, доносившаяся
из громкоговорителей, сразу приобрела резкие очертания, прорезая лабиринт,
который мы возводили.
Внезапно музыка обрела фокус, в ней забилось сердце. Она
обволакивала нас собой, пронзая мои накладывающиеся друг на друга тени
единственным лучом света.
Я улыбнулась, испытывая редчайшее для меня ощущение
абсолютного комфорта, когда все на своих местах, когда часовой механизм целого
мира щелкает в точном соответствии с моими барабанами. Пусть они молоды и не
без недостатков, но эти четверо не пустое место. Может, сейчас тут происходит
счастливый случай, типа, как когда я впервые заметила, что улица отвечает эхом
на мои шаги…
Потом начались странности, что-то, чего я не видела с тех
пор, как была ребенком. Воздух яростно засверкал, мои веки затрепетали. Это
было больше, чем рябь жара от летнего асфальта или мерцание, которое я видела,
когда кто-нибудь сердился на меня.
На полу, по которому змеились кабели, начали формироваться
фигуры, в узорах звукоизоляции материализовались лица: краем глаза я различала
выражения боли, страха и ярости — как будто мои лекарства перестали
действовать.
Я представила себе, как роняю барабанные палочки, лезу в
карман, высыпаю таблетки и пересчитываю их. Однако я была уверена, что приняла
одну этим утром, и на этикетке всегда указывается, что они медленно проникают в
кровообращение: недели уходят на то, чтобы возыметь эффект, недели на его
ослабление. Ни в коем случае нельзя прекращать прием, даже если думаешь, что
больше в них не нуждаешься.
Минерва мерцала, ее бледная кожа светилась в темноте. Сейчас
движения у нее стали ровными, никакого сходства с насекомым. Она пела, чуть ли
не прижимая к зубам микрофон. Ее непостижимая песня на мгновение стала
бессвязной — когда она переворачивала страницу блокнота.
Комната кипела, фантомы заполняли пространство между
предметами, звуковые волны оседлали демоны с длинными хвостами.
Я была напугана, но не могла перестать барабанить, как не
могу прекратить притопывать ногой или остановить подергивания лица. Я оказалась
в ловушке узора, который сама же помогла создать.
Потом реальность снова изменилась, словно захватывающий
фильм, и я увидела то, что уже почти забыла… как выглядит музыка.
Ноты гитары Моса, рассыпавшись по потолку, словно
рождественские огни, то вспыхивали, то гасли; сложная мелодия Перл связывала и
наэлектризовывала их. Рифф «собачьего» парня растекался внизу, твердый и
устойчивый, а мои барабаны были теми живыми подмостями, на которых все
держалось, пульсируя со скоростью девяносто два удара в минуту.
Охваченная благоговейным страхом, я рассматривала это
видение. Уж такой я уродилась — со способностью видеть музыку, и только потом
доктора научили меня сортировать свои ощущения, выделяя и удерживая на месте
предметы и лица. Но сначала они излечили меня от этих видений с помощью
таблеток и других своих приемов. Как получилось, что другая реальность
вернулась? Все ощущения слились, воспринимались как единое целое…
Однако потом я опустила взгляд на пол и увидела песню
Минервы.
Она обвивалась вокруг ее ног, прокладывая свой путь между
кабелями и шнурами, то погружаясь в пол, то выступая из него типа петли
Лохнесского чудовища в воде. Это был червь, слепой и рогатый, пульсирующие
сегменты тела проталкивали его сквозь землю, голодная утроба ненасытно
распахнута, усеянная рядами кинжально-острых зубов.
И внезапно до меня дошло, что проклятие Минервы вовсе не
героин или крэк, а тварь на тысячу лет старше этих наркотиков.
Я тяжело задышала, и она повернула ко мне голову и поняла,
что я вижу это. Одним движением она выронила блокнот и сорвала с себя очки. Ее
песня перешла в долгое яростное шипение. Архитектура музыки разрушилась,
барабанные палочки вырвались из моих рук.
Остальные вынуждены были остановиться. Перл встревоженно
смотрела на свою подругу. Мос тоже смотрел на Минерву, и выражение его лица
читалось безошибочно: парень истекал желанием.
— Почему вы остановились, господи? — закричал
крупный «собачий» парень. — Это же было паранормально!
Я удивленно уставилась на свои пустые руки. Никакой дрожи,
как обычно после хорошей игры. Никакой потребности притопывать ногами или
прикасаться ко лбу. В воздухе не было ничего, кроме шипения усилителей — и
ряби, едва заметной уголками глаз.
Однако я по-прежнему подошвами ног чувствовала зверя,
которого мы играли. Что-то грохотало в земле, на глубине больше шести этажей.
Что-то, откликающееся на песню Минервы.
— Ты тоже чувствуешь его запах? — шепотом спросила
она меня.
— Нет… не запах. Но иногда я вижу то, что не должна
видеть. — Я сглотнула, сквозь джинсы стиснула бутылочку с таблетками и
рефлекторно выдала объяснение, которое нас заставили затвердить в школе, на
случай если у полиции возникнут сомнения, не употребляем ли мы наркотики. —
У меня неврологические проблемы, которые могут стать причиной болезненных
пристрастий, потери контроля над моторикой или галлюцинаций.
