Тьма жужжала вокруг, кожу покалывало, пальцы перемещались по
струнам не подключенного к розетке «Стратокастера», извлекая из них негромкие
звуки. Я представлял себе, что слышу усиленную мелодию, и поверх нее звучит
голос Мин.
Вся эта история со звонком в час не имела никакого смысла.
Минерва сказала что-то о том, что это для того, чтобы не разбудить ее
родителей, но если проблема в них, зачем звонить посреди ночи?
Может, ее папа и мама религиозные фанатики типа таких,
которые запрещают ей разговаривать с мальчиками по телефону? И именно поэтому
она покидает дом только в воскресенье утром? Может, они считают, что Перл водит
ее в церковь?
А что? По-моему, идеально. Если репетиции — наша церковь, то
Минерва — верховная жрица.
Я заскользил пальцем по самой низкой струне, издавая звук летящего
к земле крошечного самолета. Это всегда меня напрягало — звонить девушке первый
раз, даже нормальной девушке с нормальными родителями. Даже такой, которая не
выпевает святые таинства под мою игру на гитаре.
Минерва передала мне номер своего телефона, когда никто
этого не видел, и прошептала инструкции. Она понимала, что это плохо, и я тоже
— типа того сорта вещей, от которых распадаются группы. Неправильность всего
этого окружала меня во тьме, словно облако москитов, парящих на расстоянии
дюйма от кожи и готовых укусить.
И час ночи, до которого пятнадцать минут назад, казалось,
была еще целая вечность, уже почти наступил…
Я положил «Страт» на кухонный стол, снял со стены телефон и
вытащил бумажку с номером, которую она дала мне. Почерк у нее был неряшливый,
почти как у Захлера, бумага смялась за десять дней пребывания в кармане вместе
с ключами, монетами и гитарными медиаторами.
Я медленно набирал номер, говоря себе, что все не в счет,
пока я не наберу последнюю цифру. В конце концов, уже были ночи, когда я
заходил почти так же далеко, но потом останавливался.
На этот раз за пять секунд до часа я довел заклинание до
конца.
Она сняла трубку еще до звонка.
— О-ох, только не долгий гудок, — негромко сказала
она, и поначалу ее слова показались мне лишенными всякого смысла.
— Минерва?
— Ты в конце концов решился, Мосси, — прошептала
она.
Я облизнул губы, которые ощущались сухими и грубыми, как
пережженный тост.
— Да, решился.
— Я тут сидела и ждала десять ночей подряд.
— Ох! Прости, что так долго.
Оказывается, я тоже шептал, хотя комната моих родителей на
другом конце квартиры.
— Это было совсем неплохо. Каждую ночь ровно в час я
снимала трубку, и… — Она вздохнула. — В ответ лишь «у-у-у-у».
— А-а, долгий гудок.
Я откашлялся, не зная, что сказать.
— Долгий гудок вместо тебя.
Теперь она перестала шептать и говорила, как пела: низкий,
рокочущий звук, перекрывающий гудение холодильника и шум проезжающих по улице
автомобилей.
Я протянул руку к «Страту» и дернул открытую струну.
— У твоего телефона есть звонок?
— Да, есть, — Я услышал далекое звяканье на ее
конце, как будто она ударила что-то. — Но он звонит в комнате моих
родителей и внизу. Предполагается, что только Перл и Лус знают этот номер.
— Не слишком приятно.
Интересно, кто такая Лус? Еще одна подруга?
— И хуже всего — Лус убрала все мои номера.
— Убрала твои номера? Ты имеешь в виду, она унесла твою
телефонную книжку?
Минерва захихикала.
— Нет, глупенький Мос. Маленькие кнопочки с цифрами. Я
не могу набрать никакой номер.
— Дерьмо! Правда?
Что такое с ее родителями? И с Лус, кем бы она ни была?
— Вонючий телефон! — Снова негромкое
звяканье. — Вот я и сижу здесь каждую ночь, ожидая и надеясь, что ты
позвонишь. Хочу, чтобы ты позвонил, но вся на нервах, потому что боюсь — вдруг
короткий звонок все же прорвется. Снимаю трубку ровно в час и слышу лишь
«у-у-у-у»… словно какая-то жуткая пчела.
— Еще раз прости. — Я поерзал в кресле, вспоминая,
как в час ночи таращился на собственный телефон, желая, чтобы у меня хватило
мужества позвонить. — Ну, теперь мы с тобой разговариваем.
— Ммм… Это тоже аппетитно. В конце концов, мы с тобой
разговариваем, и никого нет рядом.
— Да, это круто. — Горло пересохло, и
неправильность всего этого ощущалась сейчас, словно зуд по всему телу.
Припомнилось, как, будучи малышом, я прятался в шкафу, приятно взволнованный,
но одновременно охваченный страхом, что кто-нибудь может открыть дверцу. —
Могу я задать тебе вопрос, Мин?
— Конечно. Спрашивай о чем угодно теперь, когда никто
нас не слышит.
— Ну… да. — Внезапно холодильник замолчал, и я
оказался в тишине. И наверно, поэтому невольно понизил голос. — Насчет
того, что вы с Перл уходите раньше. Дело же не в уроках испанского, правда?
Она тихонько рассмеялась.
— Нет. Нам нужно вернуться до того, как Лус поймет, что
мы уходили.
— Опять эта Лус! — Я заметил, что пальцы правой
руки, обмотанные телефонным шнуром, стали белые и бескровные, и начал
разматывать его. — Это вроде бы испанское имя?
— Оно означает «свет». «Да будет Лус».
— Значит, она твоя учительница испанского. Или что-то в
этом роде.
— Si. Y un problema grande.
[41]
Даже я оказался в состоянии понять эту испанскую фразу. Лус
— большая проблема. Но кто она такая? Няня? Домашняя учительница с религиозным
уклоном? Психиатр?
— О чем ты думаешь?
Я поерзал в кресле, снова почувствовал зуд на коже.
— О тебе.
— Ммм… — промурлыкала она. — О том, не
сумасшедшая ли я? Или, может, плохая?
Я сглотнул.
— Нет. Но я на самом деле не знаю тебя, если не считать
репетиций.
— Думаю, ты знаешь меня, Мосси. Вот почему я хотела,
чтобы ты позвонил. Потому что ты из тех, кто понимает.
— Ммм… Понимаю?
— Да. Просто закрой глаза.
Я так и сделал, а она начала еле слышно напевать. Я
представил себе, как она поет на репетиции, увлекая меня за собой. Фрагменты ее
песен эхом отдавались в голове. Возникло ощущение, будто меня уносит куда-то.
Она замолчала, но я по-прежнему слышал ее дыхание.
— Где ты берешь слова, Мин, для наших песен?
Она негромко рассмеялась.
