Астор Михаэле кивнул.
— По какой-то причине «Армии» никогда не удается этот
переход. Всегда кажется, будто вот-вот — и что-то прорвется наружу. — Он
поцокал языком. — Но этого никогда не происходит.
— Вы уверены, что хотите, чтобы это произошло? —
спросила я. — Что, если это…
«Опасно? — пыталась я подобрать нужное слово. —
Чудовищно?»
— Окажется неприбыльно? — Астор Михаэле рассмеялся. —
Не беспокойся. У меня отчетливое ощущение — что бы это ни было, оно станет
явлением века. Поэтому я и записываю вас.
Перл, казалось, рассердилась.
— Потому что мы похожи на «Армию Морганы»?
Он покачал головой и вытащил из ее рук бокал из-под шампанского.
— Нет, вы похожи исключительно на самих себя. Но кто-то
должен перевести новый звук на следующий уровень. И я почему-то верю, что это
будете вы.
Он зашагал к бару, чтобы принести Перл еще шампанского, а
группа снизила темп, возвращаясь в А-секцию и как бы стремясь вызвать обратно
мои видения. Однако группа утратила связь со зверем, и слова Эйбрил Джонсон
по-прежнему были просто обычными словами. Я увидела, что она вообще не
насекомое, она просто подражает им, имитирует безумие, которое видела в подземке
и на улицах.
Мне стало ясно, что Минерва гораздо реальнее ее.
И я спрашивала себя: что, если однажды зверь под полом
станет реальным?
20. «Grievous Angels»
[54]MOC
Гул в теле никогда не смолкал. Всю ночь я лежал без сна,
ткани боролись друг с другом, кровь кипела. Я чувствовал, как зверь сражается
со всем, что я собой представляю, пытается переделать меня во что-то другое,
пытается подменить меня. Даже пот пылал яростью, протискиваясь наружу сквозь
поры, — типа как драка в баре, когда она выплескивается на улицу.
Глядя в зеркало, я не узнавал себя. И дело не просто в том,
что я похудел, скулы обозначились резче и выступали под новыми углами, глаза
стали больше. Это было что-то глубинное, пробивающееся сквозь кожу, непохожее
на меня, презирающее меня. Как будто пытались проступить кости какого-то
другого существа.
Это было чистой воды безумие, но часть меня умирала от
желания понять, во что я превращаюсь. Иногда я просто хотел покончить с этим,
выпустить зверя на свободу и подойти к самому краю. Подумать только, я чуть не
сказал «да» сегодня вечером, когда Перл пригласила меня на выступление «Армии
Морганы». Мне было интересно, какое действие сотни спрессованных тел окажут на
мой голод, который я уже контролировал только наполовину. Я представлял себе,
как их запах наполняет воздух, шум толпы сливается с ревом внутри меня…
Но нет — пока. Не без Мин. В ее объятиях я по-прежнему
чувствовал себя самим собой. Кроме того, мне еще предстояло многое узнать,
играя за подаяние в подземке.
Женщина не сводила с меня взгляда и внимательно
прислушивалась, обеими руками вцепившись в сумочку. Она все еще не была
уверена, стоит ли открывать ее и доставать деньги, рискуя таким образом
протянуть еще одну ниточку связи между собой и этим странным парнем, играющим
на гитаре в метро. И все же заставить себя уйти она не могла.
В этот час станция «Юнион-сквер» была почти пуста, моя
музыка эхом отражалась от стен. Красный бархат гитарного футляра усеивало
серебро, и еще больше монет лежало на бетонном полу. Люди бросали свои
четвертаки издалека и шли дальше. Даже сквозь темные очки они видели энергию,
излучаемую моими глазами. Чувствовали запах моего голода.
Но эта женщина остановилась, зачарованная.
Мне всегда было интересно: харизма — это что-то в генах,
типа карих глаз или больших ног? Или, может, ты обретаешь ее от звуков
аплодисментов и щелканья камер. Или знаменитые люди излучают ее, потому что я
видел так много их подретушированных портретов, что их красота врезалась в мое
сознание, как рекламные слоганы.
Однако оказалось, что харизма — это болезнь, инфекция,
полученная через поцелуй с надлежащим человеком, зверь, который живет в твоей
крови. Установив связь с этой женщиной, и притягивая ее все ближе, я
чувствовал, насколько силен мой магнетизм.
Она сделала шаг вперед, щелкнула застежкой сумочки, и та
открылась.
Я не осмеливался смотреть в ее зачарованные глаза. Полиции
больше здесь, внизу, не было — по крайней мере, так поздно. Никто не остановил
бы меня, если бы я уступил порыву.
Она рылась в сумочке, ни на мгновение не отрывая от меня
взгляда. Подошла еще ближе, и пятидолларовая банкнота спланировала на пол, где
уже лежали монеты. На ее лице возникло умоляющее выражение, и я понял, что она
платит за возможность сбежать.
Я перестал играть и достал из кармана пластиковый пакетик с
чесноком. Колдовство разрушилось, женщина повернулась и направилась к лестнице;
эхо последних аккордов «Страта» угасало в тишине. Женщина не оглядывалась, ее
шаги становились все быстрее.
Что-то заворочалось внутри, злясь на меня за то, что я
позволил ей уйти. Я чувствовал, как оно обвивается вокруг моего позвоночника, с
каждым днем становясь все сильнее. Его щупальца протянулись и в рот, изменяя
вкус всего, что я ел, вызывая зуд в зубах. Желание последовать за женщиной было
так сильно…
Я поднес мешочек к лицу и вдохнул запах свежего чеснока. Он
заглушал шум в голове, успокаивал стремительный поток крови.
Мин дала мне его на всякий пожарный случай, но теперь я
прибегал к нему практически все время. Я даже пытался сварить из мандрагоры
отвратительный чай Лус, отчего, по словам мамы, провоняла вся квартира. Однако
лучше всего успокаивает зверя мясо, и ничто — даже Мин — не имеет такого
замечательного вкуса. Сырое мясо лучше всего, но оно сейчас в дефиците, цена
все время возрастает, и простой гамбургер, только что вынутый из пластика и все
еще сохраняющий прохладу холодильника, почти так же хорош.
Я стоял, вдыхая запах чеснока и прислушиваясь.
Мин была права — здесь, внизу, можно многое понять. Секреты
таились в ритмах Нью-Йорка, в смене его настроений, в кровотоках его водных
магистралей. В шипящих паропроводах, в активности крыс и бродячих котов — и те
и другие были поражены инфекцией; все в целом походило на огромную версию
болезни внутри моего тела.
Сейчас мой слух с каждым днем становился все острее, я мог
слышать даже то, что происходит за углом, и все эти звуки эхом отдавались в
голове. Я также гораздо лучше слышал нашу музыку и почти видел зверя, которого
Минерва вызывала своим пением.
И я знал: он где-то здесь, внизу… готов научить меня всему.
Немного позже одиннадцати тридцати его запах нашел меня.
Запах поднимался снизу, переносимый затхлым, мягким ветром
от проходящих поездов. Я помнил его с той первой ночи, когда поехал в Бруклин,
а потом Минерва повела меня на рельсы и втолкнула в разрушенный участок
туннеля; запах, который делал меня сердитым, сексуально озабоченным и голодным
— все сразу.
