Он сидел на старой панцирной кровати, жутко скрежетавшей при каждом его движении. Спинка, каркас и, конечно, пружины были металлические. Матрац заменял толстый пласт темперлона. Другой, чуть тоньше, валялся поодаль — вероятно, одеяло. Не было ни простыни, ни наволочки. Куда-то исчезла и одежда Курта, за исключением трусов.
Поразмыслив, волк сообразил, в чем тут дело. Неведомые тюремщики боялись, как бы пленник не сделал чего-нибудь с собой. Потому-то кровать и была металлическая, ведь деревянные и пластиковые части можно было сломать, превратив тем самым в зазубренные колья, темперлон же заменял простыни, которые можно разорвать, изготовив подобия веревок… Зря боятся, подумал Курт с угрюмой решимостью.
Он не собирался с собой что-либо делать. Во всяком случае, пока… пока у него оставался маломальский шанс выполнить клятву. Покуда по земле ходили ублюдки, что вырезали всю стаю, а последнего волка бросили в какую-то темницу…
Курт тряхнул головой, оскалил клыки. Эти движения, как ни странно, причинили ему странный дискомфорт. Он поднял лапу к шее, практически сразу наткнувшись на какое-то препятствие. Левая лапа поднялась следом, и все десять пальцев принялись ощупывать необычный предмет. Им оказался некий металлический обруч, — не холодный, а нагретый волчьим телом, — что опоясывал шею волка наподобие ошейника. Поверхность была покрыта мелкими шероховатостями: то ли простые царапины, то ли гравировка (которая, в свою очередь, также могла быть то ли узором, то ли какими-то символами, но Курт не обладал нужными навыками, чтобы почувствовать эту тонкую разницу, используя только подушечки пальцев). А в одном месте он нащупал узкое гнездо, закрытое изнутри какой-то заглушкой. Замок, как таковой, также отсутствовал. Его детали могли так плотно соприкасаться друг с другом, что оставляли снаружи лишь едва ощутимые неровности.
Странная штуковина не слишком плотно прилегала к шее, благодаря чему волку удалось просунуть в щель несколько пальцев. Однако, как он ни тужился, металлическое кольцо не поддавалось. Тем не менее как крепления, так и замок там были, поскольку Курт не представлял, каким другим образом эту штуковину смогли нацепить ему на шею (не заливали же расплавленный металл в готовую форму?) Что это был за обруч, можно было только гадать.
Одно он знал — во все времена ошейник служил отличительным признаком рабов.
Взревев от ярости, волк поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к металлической решетке. Ярость его не знала предела. Он схватился за прутья и тряс их, пока пальцы не потеряли всякую чувствительность. Из горла вырывались какие-то нечленораздельные звуки, исполненные гнева и боли. Однако приступ ярости обессилил Курта. Пальцы его сами собой разжались, он сполз на пол. Грудь его тяжело вздымалась, всасывая застоявшийся воздух, перед глазами плясали в хороводе темные пятна. Стенки желудка сокращались в новом приступе тошноты. Курт выгнулся над полом, однако из пасти капала лишь горькая слюна.
Ему было еще хуже, чем в тот раз, когда он впервые отведал с приятелями неразбавленного спирта.
Затем полегчало, но только физически. Волк в изнеможении застыл, опершись спиной о решетку и глядя перед собой невидящими глазами. Странное чувство овладело им — казалось, камера пульсирует и сжимается вокруг, каменные стены превратились в какое-то живое существо, состоящее из одного желудка, который переваривает все, что ни попало в него… Вот так и его, Курта, эта камера переварит, а затем извергнет в смердящее сточное отверстие…
Он сам не заметил, как потерял сознание…
… А когда очнулся, то обнаружил, что вновь лежит на металлической кровати. Ничто не стесняло движений, и волк рефлекторно потянулся к шее. Как и в предыдущий раз, пальцы вновь нащупали гладкий ошейник. Курт ненавидел его.
Приподнявшись, он огляделся. (Эти движения, как ни странно, не вызвали ни тошноты, ни головокружения.)
Там, где его вырвало, осталось лишь влажное пятно. Времени прошло не так уж и много — Курт это чувствовал, — поэтому просто испариться лужа не могла. Следовательно, ее кто-то вытер. Тот самый, кто перенес волка на металлическую койку. Такая заботливость, скорее всего, объяснялась тем, что неизвестные тюремщики опасались, как бы Курт не простудился на холодном полу.
Эта мысль потянула за собой другие. Сев на краешек скрипнувшей койки, Курт лихорадочно размышлял. В голову лезли десятки наивных фильмов, герои которых так или иначе ухитрялись бежать из темницы. Там, как ни странно, тюремщики бежали в камеры по первому зову, где смекалистые узники поджидали их, чтобы быстренько обезоружить. Волк тоже решил попробовать. Он понимал, что это не слишком-то умно, но другого выхода пока просто не видел. Кроме того, его тюремщики, похоже, действительно опасались за состояние пленника… А если ничего не выйдет, думал Курт, то он хотя бы поглядит на этих ублюдков, что уже неплохо.
Сидеть и ждать неизвестности было не в его привычках.
Поэтому Курт принялся действовать.
Он поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к центру камеры. А там, изо всех сил копируя телодвижения человека, который вот-вот потеряет сознание, вдруг споткнулся и зашелся в кашле. Для актера крайне важно не перестараться. Помня об этом, волк решил не впадать в излишний драматизм — не стал стонать, метаться по камере и рвать на груди волосы. Пена из пасти, впрочем, пришлась бы кстати, но Курт не представлял, каким образом ее можно получить в данных условиях, — одним только самовнушением здесь не поможешь.
Почувствовав, что сцена затянулась, Курт сделал вид, будто у него подкосились ноги, и рухнул на пол, где и затих, дрыгнув напоследок ногами (рискованная, конечно, деталь, но волк немного увлекся). Последнее, однако, получилось само собой — во время падения Курт только чудом не свернул набок собственный нос. Но падать, безусловно, следовало с максимальной правдоподобностью, не церемонясь с позой и не жалея носа… Если бы понадобилось, волк пожертвовал бы и парой зубов, однако все, к счастью, обошлось.
Посадка получилась относительно мягкой.
Курт замер, приоткрыв пасть. Обзор уместился в тонкой щелке между век — волк видел древнюю кладку, сточную дыру и часть решетки. Дверь, впрочем, ему видеть не требовалось. Если постараться, то, как Курту казалось, он мог бы услышать, как на потолке перемещаются влажные капли.
Одна за другой они капали в вечность.
Секунды лениво собирались в минуты. Те, набухнув огромными жирными мешками, еще какое-то время колыхались на пуповинах, прежде чем сорваться в свободный полет, а затем разбиться о голову волка с влажным хлопком. Все эти картины рождались в сознании Курта, угасали и воскресали вновь. Он ждал, изо всех сил пытаясь подавить дрожь — бетон был холодный, не спасала даже густая шерсть.
С потолка успели упасть около дюжины больших и жирных минут, прежде чем раздались шаги.
Они приближались со стороны запертой двери и словно бы сверху, ввиду чего волк заключил, что кто-то спускался по лестнице. Курт, впрочем, и прежде подозревал, что заточен в подземелье — главные атрибуты были налицо (кроме, пожалуй, скелета в оковах да жутковатого вида инструментария, развешанного по стенам).
