– Чего тебе надо? – прошипел он и смешно, торопливо, сунул Кирочке стопку купюр. Купюры были разные – и доллары, и евро, и рубли – видимо, Сергей выгреб все, что было в бумажнике. – Зачем ты сюда приехала?
– Я подумала, что…
– Идем, – он оглянулся и взял Кирочку под руку. – Тебе повезло, что Танюши нет.
Кирочка слышала, что Булгин женился, и даже поплакала по этому поводу, а потом решила, что если женился, то и фиг с ним. Сам виноват, променял Кирочку на какую-то стерву… и называл стерву ласково, Танюшей.
– Алешеньке скоро четыре… день рождения…
– И что?
Он тянул ее по дорожке, выложенной плиткой, мимо роз, рододендронов, гортензий и клематисов, мимо синих аконитов и ядовитой клещевины с нарядными багряными листьями, мимо кленов и вязов, кустов сирени и первых петель винограда, что лишь примерялись к стене.
– Если бы ты пришел…
– Зачем? – Сергей остановился около беседки. – Вот скажи, на что ты надеешься? Я люблю свою жену, тебе понятно?
– Да.
Они стояли рядом, но не вместе. Снова держались за руки, но не было в этом жесте и тени близости.
– Тогда чего ты от меня хочешь? Денег?
Наверное, если бы он спросил про Алешеньку, какой он, похож ли на него, здоров ли… любую мелочь, Кирочка не ответила бы:
– Да.
– Сколько? – деловито уточнил Сергей.
– Пятьсот, – Кирочка посмотрела на дом, громадина которого застила солнце. Пилястры, портики, горгульи. Белый мрамор. Витражи. Крыша в чешуе-черепице.
– Пятьсот долларов. В месяц.
– Хорошо, – сказал Сергей. – Но здесь ты больше не появляешься. Ясно?
Кирочка дала слово и держала его. Но сегодняшний случай – особый. Она и так ждала долго, мучась сомненьями, и отступила бы, когда б не Алешенька. Все, что делается – делается ради него.
Чтобы он, когда Кирочка умрет, не остался один.
И Кирочка решительно потянула чемодан к воротам. А навстречу вышла рыжая девушка и спросила:
– А вы тоже сюда, да?
Глава 5
Дом и люди
Людей прибывало, и дом, в отличие от Саломеи, радовался незваным гостям. Он тянулся, подбирая оборки лепнины, пряча пыль в потоках света и разукрашивая этот свет медовой акварелью витражей.
Но почему в доме с голубями нет голубей?
Саломея обходила комнату за комнатой, не стесняясь, разглядывала вещи, трогала, брала в руки, нюхала. От некоторых воняло плесенью, другие источали тонкий аромат сухих трав и древности, третьи и вовсе не имели запахов.
Ревнивым цепным псом ходила по следу Мария Петровна, уставшая ругаться, но преисполненная опасений. Опасения она озвучивала, хотя дом глушил брезгливые ноты в ее голосе, делая его почти приятным. И Мария Петровна, злясь на дом и Саломею, боролась с обоими на свой манер. Вооружившись массивным блокнотом в кожаной обложке, она методично описывала содержимое каждой комнаты.
Ради интереса Саломея заглянула в записи.
«Люстра хр. – 1. Стул дерев. с роз. обив. – 4. Столик туалет. – 1…»
– Люстра – новодел, – пояснила Саломея, хотя ее, конечно, не спрашивали. – И не хрусталь это, а стразы от Сваровски. Столик – английский, конца девятнадцатого века, инкрустация сандаловым деревом. Очень ценная вещь.
Мария Петровна прищурилась и черканула в блокноте:
– Специалистка, значит?
– Немного.
Папа говорил, что Саломея – сорока от наук. Хватает все блестящее, волочет, а вот системности знаниям не хватает. А мама посмеивалась, что системность – для зануд. И рыжие зануды – нонсенс.
– Скажите, а Сергей как с вашей дочерью познакомился? – Саломея опустилась на пол возле козетки и заглянула под нее. В серой пыли, как в раковине, дремала розовая жемчужина. – Вот. Сережка.
– Танькина, – сказала Мария Петровна и руку протянула, требуя находку. – У нее цельный комплект был. Бусы, браслетка и сережки.
Розовая жемчужина потускнела и выглядела искусственной. Шарик из пластмассы с золотым ушком.
– Застежка сломана, – Саломея серьгу отдала. – Он был хорошим мужем?
– Уважительным.
– Вас сложно не уважать. Вы – женщина солидная… и Василий, вижу, вас держится.
Мария Петровна фыркнула и, убрав серьгу в карман багряного пиджака, поинтересовалась:
– А ты, значит, дом прикупить собираешься? И сколько дать хочешь? Учти, единственная законная наследница тут – я!
– Олег…
– Олег пусть не ездит по ушам. Нет у него правов имуществом распоряжаться! И у Киркиного ублюдка тоже. Я узнавала.
– То есть вы были в курсе, что у него сын имеется?
Саломея приподняла ковер. Покрытие под ним было другое, темное, гладкое, как спина касатки.
– А то. Тварь она, – сказала Мария Петровна, присаживаясь на козетку. – Поживиться хотела. Охомутать. Он тогда с Танькой поругался… уж не помню чего, но крепко поругался. Я ей говорила – гляди, разбрасываешься, на такого мужика враз охотница выищется. И что? Права оказалась. Окрутила Кирка. И забрюхатела. Старый трюк, старый…
Она провела по собственному набухшему животу, который пузырем возлежал на толстых бедрах, рвался из багряного пиджачного плена.
– Он ко мне пришел за советом. Я и сказала: не дури, Сереженька. Если Таньку любишь – то и скажи ей, как есть. А Кирка пусть к врачу сходит. Молодая еще…
Ковер скатывался огромной сигарой, а гладкая поверхность пола разбивалась на сегменты, не квадраты – шестигранники, сросшиеся друг с другом, как пчелиные соты. Сделанные из гранита ячейки были холодны, а еще Саломея не понимала – зачем они здесь? Дубовый паркет и темный камень, спрятанный под ковром.
Дом подсказывать не собирался.
– Молодым-то что? Скинула бы дитя и гуляй себе. Но нет, не мытьем, так катаньем. Родила своего ублюдка – и на порог. Дескать, сынок твой. Признай, а не то в суд подам. На алименты.
– А вы что?
– А я пришла и сказала, дескать, ты, милая, не забывайся. Родила для себя – вот и рости сама.
Саломея представила, как Мария Петровна медленно, неотвратимо, как айсберг, надвигалась на крохотную Киру. И как та пятилась, не зная, что ответить. И чтобы не злиться, Саломея занялась полом. Она ставила ладони на камень, закрывала глаза и слушала. Дом молчал. Камень не отвечал ни теплом, ни холодом. Не спешил он проваливаться, открывая тайный ход, как не спешил поворачиваться или сдвигаться. Каждый шестигранник сидел в оправе из строительного раствора прочно, на века.
Вот только под пальцами прощупывались тончайшие линии, как если бы раньше на плитах рисунок был, а затем его стерли. А если и вправду был? Саломея закрыла глаза и, проводя мизинцем по линии, попыталась понять, что же было нарисовано. Крылья. Тело. Голубь? Те самые потерянные голуби из голубиного дома? Почему нет? И Саломея вернула ковер, позволив дому спрятать тайное.
