Кроме одиночества.
А та зима началась рано. Однажды ночью пошел снег, что было удивительно для наших мест. И шел он до утра, а потом от утра до самого вечера. Вскоре дом замело до самых окон. Стало темно. Сыро. Тоскливо. Я бродил по дому, гадая, чем занимается Бобби.
Помогает матери растапливать камин? Читает Библию? Или рождественские истории, которые печатают в газете? Сидит за столом, прямо как положено сидеть хорошим мальчикам? Пишет? Выводит букву за буквой, стараясь, чтобы буквы эти были аккуратными. Я представлял себе эти буквы кирпичами, из которых Бобби строит дом по чужим чертежам. Тогда впервые я подумал, что он вполне способен сам стать архитектором…
Той зимой я все же совершил побег из своей тюрьмы. Господь знает, чего мне стоило пробиться сквозь лес, в котором не было ничего сказочного, но лишь реальные холод и сумрак. Я добрался до города и увидел, что сугробы здесь грязны, покрыты коркой угольной пыли, что первозданная белизна испорчена отпечатками ног, колес и лап, желтыми каплями мочи и выплавленными пятнами помоев.
Но увидел я также, что здесь зима не причиняет людям таких уж неудобств. Трубы дымили, по улицам все так же ходили женщины и мужчины, бегали дети, сбивались в стаи и устраивали игрища. Я видел снежную крепость и храбрых защитников ее и не менее храбрых нападавших, чье упрямство сделало бы честь воинам Атиллы. Видел я и горку, устроенную на насыпи железной дороги, с которой катились, подложив под зад холщовые сумки, а то и просто на брюках.
Здесь кипело веселье. Но мог ли я стать частью его?
Я попробовал.
Стоило ли говорить, что меня не приняли? Хуже того, Сэмми, мой случайный неприятель, увидев меня, закричал:
– Бей его!
И в меня полетели жесткие комья снега. Они ударяли в голову и в плечи, пребольно, как если бы были сделаны из дерева или камня. Сэмми кидал, свистел, хохотал, радуясь случаю и тому, что теперь-то он отомстит за давнее свое поражение. Другие просто веселились.
Они оттеснили меня к горке и спихнули вниз. Я покатился, прокладывая новую дорожку в грязном неезженном снегу. Уже очутившись у подножья, увидел поезд, огромный, неповоротливый. Он медленно полз по рельсам, наполняя окрестности грохотом. Трубы его исторгали дым, а черные бока, казалось, ходили ходуном. За поездом тянулись вагоны, и было их как-то очень уж много. Достаточно, чтобы я успел не только подняться, отряхнуться, но и взобраться на гору.
Я не боялся этого стального зверя и подошел к нему столь близко, что при желании сумел бы прикоснуться к вагону. Я глядел, как мелькают окна и люди, спрятавшиеся в деревянных коробках вагонов. Я дышал разогретым воздухом. Я ждал того мига, когда сумею отомстить.
И стоило последнему вагону уступить мне путь, как я бросился через рельсы и вцепился в глотку первому, кто попался на моем пути. Опрокинув его на снег – мы покатились вместе, но уже в другую сторону – я пытался ударить, хотя бил и неумело. Но бил.
До крови. До собственной злой пустоты.
До того, чтобы все вокруг увидели, поняли – нельзя меня трогать!
Нельзя!
– Стой, Мэтт! Стой!
Этот крик заставил разжать руки. Я, как и в прошлый раз, сидел верхом на Сэмми, а его лицо было красно от крови. Она ручьями лилась из разбитого носа, из рассеченной брови и размолотых губ. Сэмми дышал, и на крови проступали пузыри.
– Мэтт, слезь с него! – Бобби оказался рядом со мной и требовательно толкнул в плечо.
Я подумал, что мог бы и его ударить. Его легко бить, потому как он хилый и драться не умеет, чтобы по-настоящему. А потом подумал, что и сам я не умею драться, ведь до столкновения с Сэмми моя жизнь проходила мирно.
– Вставай! Пойдем! – Бобби тормошил меня, тянул прочь от заброшенной крепости, в чадные переулки, в тень, где бы я мог спрятаться от людей, которым бы вздумалось искать меня.
Я шел. Молчал.
– Зачем ты опять дерешься? – наконец Бобби остановился. – Почему ты всегда дерешься?
– А ты почему не дерешься?
Я огляделся. Мы находились в каком-то дворе, где уместилась пустая будка, пяток бочонков и старая тачка с проломанным днищем.
– Ну… я не умею, – Бобби протянул мне свой платок, а когда я не взял, сам стал вытирать мне лицо. Тогда я увидел, что на платке остается изрядно крови. Но я не помнил, чтобы Сэмми меня бил.
Я пощупал переносицу, и она хрустнула. Нос мой оказался сломан, губы вздулись, а левый глаз сдавливали распухшие веки. Но боли я не ощущал. Вернув платок Бобби – его матушка немало удивится, увидев кровь на нем, – я зачерпнул горсть снега и приложил к лицу. Холод – вот лучшее из лекарств.
Бобби следил за моими манипуляциями, не делая больше попыток помочь.
– Я не думал, что ты придешь, – сказал он. – Я хотел тебя навестить… честно хотел. Но… но там замело все. Я в жизни не видел столько снега! И я подумал, что не найду дорогу.
– Я тебе покажу. Пойдем?
– Давай… давай завтра. Мне пора уже.
И вправду вечерело. Я забыл, что зимой дни короткие, а ночи, напротив, длинны и черны. И домой я вернулся уже в сумерках. Я растопил камин, злясь, что в доме нет никого, кто сделал бы это за меня. Я разложил на полу одеяло и лег у огня, свернувшись клубком. Мне было холодно и страшно. И тогда, чтобы как-то утешить себя, я вспомнил одну из прошлых наших игр. Холод – такой же враг, как и прочие. А с врагами сражаться я умею.
Признаюсь, воображение мое было лишено той живости, которая позволяла Бобби преображать мир. Огонь остался огнем, холод – холодом. Лишь я превратился в некое существо, что не боялось холода, не ощущало боли и было сильнее всех… лежа у огня, я с легкостью побеждал врагов. Мне открывались клады, а чудесные сокровища сами устремлялись в руки.
Я и заснул там, у огня.
На другой день я отправился к обычному нашему с Робертом месту, которое в эту странную зиму преобразилось, как преобразилось и все вокруг. Пруд затянуло льдом, присыпало снегом, покрывало которого пятнали узоры птичьих и звериных следов. Ледяными стрелами торчали побеги ракитника, а деревья – небывало огромные, с обындевевшей корой – держали на ветвях своих неимоверные тяжести.
Я ждал.
Кричала сойка. Белка металась рыжей искрой. Промелькнула и исчезла синица. По снегу расползались тени, а Роберт не появлялся.
Но он все-таки пришел, уже тогда, когда я перестал надеяться.
– Извини, – сказал он, вытирая варежкой испарину. – Я заблудился. Тут… тут все иначе.
И, обрадованный его появлением, я простил ему это затянувшееся ожидание.
– Знаешь, чего я придумал? – меня разрывало от желания рассказать о вчерашней своей фантазии. Привести его к своему костру, показать отрубленные головы врагов и добытые клады. Потому я схватил Роберта за руку и поволок к дому.
