Приказу следовало подчиниться.
– Парень твой нашелся. У Саломеи сидит. Собирает.
– Что?
– Пазл из железячек.
– Алешенька пазлы любит, – Кира все же попыталась сесть – сердце в груди бухало почти спокойно, – но тяжелая рука толкнула ее в кровать.
– Лежи, – повторил Олег. – Давно это с тобой?
– Всегда. Но это ничего серьезного! Просто вот… иногда вот… – Кирочке было неудобно. Снова она проблемы доставляет. Почему получается, что от Кирочки буквально всем вокруг проблемы?
– И как часто твое «иногда»?
– Раньше – очень редко. Только когда перенервничаю.
– А теперь? – Он сел, подперев подбородок кулаком, и свет, падавший со спины, окутывал фигуру Олега золотистой вуалью. Сам же Олег оставался темным, мрачным, будто высеченным из базальта.
– А теперь – чаще.
– Кира, – Олег не двинулся с места, но как-то вдруг оказалось, что сидит он совсем уж рядом. – Когда я тебя спрашиваю, то, пожалуйста, отвечай конкретно. Ладно?
Она кивнула и призналась:
– Совсем часто.
Думала – разозлится, потому что все мужчины злятся, когда женщины непослушны, но Олег только хмыкнул и ответил:
– Ладно. Дело твое. Я о другом хотел… скажи, ты и вправду тогда что-то видела?
Кира зажмурилась: она продолжает это видеть. Каждую ночь во сне, каждую минуту – в случайных отражениях, которых слишком много в доме. Словно это он подсовывает ей жуть, пытаясь напомнить о лжи.
– И ты видела Тамару?
– Нет. Не знаю! Я не знаю, честно! Это был топор и руки в перчатках. Белых! Только не таких, как у… у хирургов. А других. Длинных! Женских!
Вытянув правую руку, Кира прочертила линию выше локтя, показывая, какой длины были перчатки.
– Вот! И… и руки немужские.
Не Олеговы – точно. У Олега руки крепкие с темной кожей, к которой льнут темные же волосы, а внутренняя часть – безволосая, бледная, с булатным узором вен. Но даже не в цвете дело, а в широких узловатых запястьях, массивном предплечье и мощном плече. Разве на такие руки налезет перчатка?
– И поэтому ты решила, будто видела Тамару?
– Я ничего не решала, – Кира все-таки села и ноги к груди подобрала, оперлась на собственные коленки. – Только… сам подумай. В доме несколько женщин. Я. Галька, которая вообще ни при чем здесь. Твоя Саломея. И еще Тамара.
– Тихая Тамара, которая взяла и убила мать родную.
Конечно, Олег ей не поверил. Кире вообще верят редко, словно изначально подозревают ее в неискренности и потом всячески ищут подтверждения этой самой неискренности. И это злило. Нет, обычно, конечно, Кирочка с пониманием относилась к людям, такие уж они уродились, недоверчивые, но теперь вдруг разозлилась:
– Думаешь, она такая тихая? Она… – Кирочка потрогала шею. Синяков на ней не осталось, как не осталось и на теле, будто бы вовсе не было той позорной сцены перед всеми. – Она матушку свою терпела – не более. А матушка не понимала. Лезла… она хотела Томку с муженьком развести. Понимаешь? И если Тома разводиться точно бы не стала, то он… я видела их незадолго до… до того. Разговаривали.
– О чем?
– Не знаю. Просто разговаривали, но вот… она что-то такое твердила, что… он сжался весь. И пятился, а она наседала. И все сильнее… сильнее… как если бы из дому выдавливала.
Воспоминание-осколок блеснул яркими красками.
Вот Кирочка стоит в тени лестницы. Кирочке надо наверх, но она совершенно не желает встречаться с Марией Петровной. Кирочка вовремя ее заметила, чтобы отступить.
Мария Петровна – океанический лайнер в белых шелках халата. Корму ее опоясывает золотой шнур, и двумя якорями на цепях свисают кисти. И деревянное море паркета выгибается под весом этого корабля, скрипят доски-волны, сипло дышат трубы лайнера. Гудком резким голос:
– Васька, сюда иди!
Кирочка от голоса попятилась, стремясь нырнуть поглубже в тень, и в тени же нащупала дверцу, крохотную, в половину роста, и незапертую. За дверцей обнаружилась самая обыкновенная кладовка с парой пластмассовых ведер, швабрами и пустыми бутылями моющего. Но главное, что дверь кладовки закрывалась прочно.
А страх перед Марией Петровной оставался снаружи. Ее же голос норовил пробиться сквозь доски, но сам разлетался щепой отдельных слов.
– Ты… я… Томка не… рассказать… знает…
Потом, когда все смолкло, Кирочка выглянула-таки наружу, именно тогда и увидела Василия, сжавшегося, будто от удара. Он стоял не дыша, а Мария Петровна нависала над ним, не грозная, но довольная.
– Понял? – сказала она и, развернувшись, удалилась, медленно, чинно, с чувством исполненного долга. Василий же еще минуты две стоял, разминая пальцами несуществующую сигарету. Лицо его было не видно Кирочке, как не видны и сами мысли. И она вместе с Василием ждала, стыдясь этой случайной ситуации.
– Это не логично, – сказал Олег, почесывая ладонью подбородок. – Убивает шантажиста шантажируемый, а не тот, кому обещано рассказать. Понимаешь?
Кирочка не дура. Но она видела то, что видела. И рассказала правду, что бы сейчас о ней ни думали.
– Разве что… Мария Петровна «обрадовала» дочь известием о скором разводе, а та взяла и не обрадовалась. И решила проблему по-своему.
– Возможно. Я… я пойду?
Голова еще немного кружилась, но сердце работало в нормальном ритме, как если бы скинуло вдруг всю тяжесть тайны на чужие плечи. Наверное, с самого начала следовало бы… с другой стороны – Кирочке все равно не верят.
– Нет, ерунда какая-то. Томка – и с топором… – Олег встал, и оказалось, что он стоит слишком уж близко. Да и вообще – крупный, тяжелый – выглядит опасно. Наверное, если такой ударит, то от Кирочки мокрое место останется.
Зря она с ним связалась! Зря!
– Ты с малым переедешь сюда… или лучше я к вам. У вас места больше, – сказал Олег, сжимая руку так, что Кирочке стало больно. Она закусила губу, подавляя вскрик. – И с этого момента без меня – ни шагу. Ясно?
– Нет.
– Детка, – он наклонился, упершись лбом в Кирочкин лоб. И мутные серые глаза отразили Кирочкин страх. – Ты, конечно, тварь и пиявка, но мне не хочется, чтобы тебя грохнули. Сама понимаешь: свидетели долго не живут.
Глава 3
Много голубей и одна девушка
Мальчишка пришел сам. Сначала он долго наблюдал за Саломеей, не решаясь приблизиться, а она делала вид, что не замечает этого внимательного, даже назойливого взгляда.
Сев на полу – мозаика зеленого, белого и красного камня, – Саломея раскладывала пасьянс из кусочков серебра, железных деталей и выдранных клавиш.
