Не сейчас.
Главное – из всех дорог запределья она увидела правильную.
Левой рукой Саломея нащупала правое плечо, которое отозвалось на прикосновение резкой колющей болью. Но крови не было. Уже хорошо…
Глава 10
Снова о людях
Кира спала. Она лежала ничком, обеими руками вцепившись в подушку. Боялась, что исчезнет? Ноги ее были широко расставлены, пальцы упирались в матрац и иногда подрагивали, как если бы снилось Кире что-то нехорошее. Крыша?
Олег сжал эспандер и отпустил, позволяя упругой резине раскрыть ладонь.
Какой сволочью надо быть, чтобы так поступить с девчонкой? Она ведь в сущности безобидная… ну жадная, так что теперь, убивать за это?
– Ты теперь с нами жить будешь? – Леха сидел в кресле, смирнехонько, тихо, отгородившись от Олега книгой.
– Ты против?
– Нет. Не знаю.
– Я – не твой отец, – на всякий случай уточнил Олег, и мальчишка кивнул.
– Знаю. Мой отец умер. Так мама сказала.
– Тебе грустно?
– Нет, – честно ответил Леха и закрыл книгу. – Он не хотел, чтобы я был.
– Так мама сказала?
Вот идиотка!
– Не-а. Мама никогда так не скажет. Она думает, что я маленький и ничего не понимаю. А я понимаю. Это хорошо, что он умер.
– Чем же?
– Ну… маме больше не надо врать, что подарки от папы. И что он спрашивал, как я живу… и еще всякое другое. Я не люблю, когда она врет.
Леха громко вздохнул, и Олег вздохнул тоже, потому что не знал, что сказать. Выходит, что Сереге дела не было ни до кого, кроме себя, Олега и еще Таньки.
Она виновата, развела.
А если бы иначе? Если бы женился Серега на Кирочке, такой мягкой, нерешительной и уютной. Она вряд ли бы стала изматывать душу скандалами, иссушать ревностью, и тогда, глядишь бы, не исчерпала бы до дна, удержала на краю безумия.
– Мы уедем отсюда? – Леха забрался в кресло с ногами и лег, опершись на широкую ручку.
Уехать – логичное решение. Безопасное. Но Олег слишком зол, чтобы действовать по логике.
– Нет.
– Жалко. Дому не нравится. Ну, когда в нем люди.
– Это он тебе сказал?
– Ага. Но маме не говори. Она будет волноваться. Она все время волнуется и волнуется.
– Она ж твоя мама, – возразил Олег.
– А твоя тоже волнуется?
Его мама не так давно ушла, организовав смерть с той же деловитостью, с которой устраивала собственную жизнь. Клиника. Палата. Врач, застывший в почтительном отдалении. Его поза с прижатыми к телу локтями и легким наклоном туловища делала его похожим на лакея.
Мама сидела на кровати, такая худенькая, тщедушная.
– Олег, веди себя наконец по-взрослому, – сказала она, стряхивая пепел в пепельницу.
В платных больницах курить разрешали. Наверное, здесь разрешали вообще все, были бы деньги.
– Сядь уже. Я не для того тебя позвала, чтобы выслушивать твое нытье.
Он вовсе и не ныл. Просто растерялся. Мама ведь была дома, а теперь вдруг в больнице и говорит страшное, но говорит небрежно и даже с куражом.
Курит вот.
– Я бы не стала выдергивать тебя, если бы не обстоятельства, – она бросает сигарету и протягивает пепельницу врачу, а тот берет и уносит. – А обстоятельства таковы, что жить мне осталось недолго. Следовательно, скрывать ситуацию не имеет смысла.
А раньше, значит, имело! И Олег злится на мать, потому что она вновь все решила за него. Наверное, эта злость отражается на его лице, если мама поднимает ладони, как будто сдаваясь.
– Олежка, – она тысячу лет не называла его «Олежка», – ну что бы изменилось? Да, ты бы узнал. И? Метался бы по миру в поисках чудо-средства? Его не существует. Да, я умираю, и смерть эта растянута во времени. Я сделала все, чтобы избавить тебя от контакта с нею. Это мой долг матери… и просто я не хотела, чтобы ты страдал. Но эта твоя привычка молчать, когда что-то не по тебе, меня все еще раздражает! Злишься?
– Да.
Он бы помог! Узнай он вовремя, помог бы. Олег не знал как именно, но он сумел бы спасти маму. Ведь есть же нормальные клиники и хорошие специалисты. Лучшие. Самые лучшие.
– Сядь, – мамина худенькая ручка потерялась в его ладони. – Я же не дура. Я консультировалась с теми, кто действительно разбирается в вопросе. А это… удобное место, чтобы умереть. Знаешь, что главное?
– Что?
– Тут не пахнет больницей.
Она продержалась два месяца, и каждый день превратился для Олега в мучительную борьбу. Он заставлял себя просыпаться и выбираться из постели. Он заталкивал в себя еду и умывался ледяной водой, потому что лишь она хоть как-то возвращала способность мыслить. Он ехал в город и порой часами кружил, бесцельно, путаясь в улицах.
Он ловил врачей, как редких рыб. Всовывал папку с копией истории болезни. Обещал золотые горы. Бесполезно.
– Молодой человек, – сказал ему как-то старенький профессор в сером, на два размера большем, костюме. Голова профессора почти проваливалась в воротник рубашки, а из рукавов пиджака выглядывали самые кончики желтых пальцев. – Молодой человек, мне по-человечески понятно ваше стремление. Но сделать ничего нельзя.
Он глядел не с жалостью, а с пониманием, за которое Олег был ему благодарен.
А потом мама умерла. И Олега снова не было рядом. Уж не нарочно ли она ждала момента? Несправедливо. Больно. Пусто. Как будто отобрали цель. Все другие, важные до маминой болезни, теперь потеряли всяческий смысл, и Олег растерялся.
Как ему быть? Никак.
И уже на кладбище Олегу в голову пришла дикая мысль: он должен познакомиться с братом.
А вот теперь он сидит, разглядывая чужого ребенка и чужую женщину. Нелепая ситуация. Мама посмеялась бы. Интересно, что она сказала бы о Кире? Наверное, что девочка слишком уж дерганая и это мешает ей мыслить здраво. А здравомыслие было первым пунктом в личном списке почитаемых мамой человеческих достоинств. Вторым – самостоятельность.
Вежливый стук в дверь поставил точку в несуществующем списке. В комнату заглянул Василий и шепотом попросил:
– Ты не мог бы выйти? На минуту. Разговор есть.
– Разговаривай.
– Не здесь. – Взгляд, которым одарил Василий спящую Киру, был полон ненависти, скрытой и тугой, как пружина под давлением. Уменьши давление, и пружина распрямится, ударит по пальцам. А то и вовсе руку оторвет.
Покидать комнату Олегу не хотелось. С другой стороны, что здесь случится-то? За окнами решетки, дверь одна, и Олег не выпустит ее из поля зрения.
