Дверь он прикрыл, но не захлопнул.
– Что? – спросил Олег, рассматривая нежданного визитера. Вопреки утреннему происшествию, выглядел тот вполне благополучно.
– Хочу тебя предупредить, – говорил Василий гулким шепотом, и шею при этом втягивал в плечи, сутулился, пытаясь предстать жалким. – Эта женщина – хорошая актриса. Она притворяется слабой.
– А потом набросится и сожрет меня, несчастного.
– Зря ты смеешься. – Василий вывернул руки тыльными сторонами ладоней друг к другу, и полусогнутые, они стали похожи на клешни. – Она уже сожрала твоего брата. И за тобой дело не станет.
– Тебе что, доля твоя покоя не дает?
– Не моя, – возразил Василий прежним, унылым тоном. – Тамарина. А Томочку Кира выводит из себя. Томочке нельзя волноваться.
– Вот пусть и едет отдыхать в какое-нибудь спокойное место.
– Она не хочет! Я уговаривал, а она… сказала, что надо сделать, как мама хотела.
Притворный вздох пробудил тень, дремавшую в кресле. Тень эта потянулась, медленно, нарочито, позволяя разглядеть длинные руки и ноги, черные, что, в общем-то, совершенно нормально для тени. Затем тень поднялась и помахала рукой.
– Ты это видишь? – спросил Василий, вцепляясь в рукав. – Это же…
– Спокойно.
Олег не отступит от комнаты.
Но тень рядом. Практически в трех шагах. Стоит, раскачивается, дразнит. Она быстра? Но не быстрее Олега. И если поймать ее, то все закончится.
Погнаться за тенью – оставить дверь открытой.
– Мы должны ее схватить! – Василий сделал осторожный шажок к тени, и та отступила.
Еще шажок.
И еще отступление. Танец для двоих, которые ждут третьего, втягивают в притворную игру. Хромающая перепелка уводит лисицу от гнезда. А в это время волк пристраивается сзади, готовый сомкнуть челюсти на рыжем загривке.
– Стой, – сказал Олег.
И тут погас свет. Не было предупреждающего мигания или дрожания, просто стало темно.
Очень темно.
А затем темнота наполнилась голубями. Курлыканье. Шелест перьев, касающихся друг друга. Редкие хлопки крыльев и нежный-нежный голос:
– Убей!
– Олег! – Василий кричал где-то рядом, но голос его тонул в голубином ворковании.
– Убей.
– Олег, помоги…
– Убей.
– Ты где?
– Здесь я! Здесь…
Слева? Справа? Глаза надо закрыть. Сосчитать до тридцати. Открыть. Окон мало, и свет скудный. Очертания предметов проступают медленно, словно из тумана. Несуществующие голуби галдят.
Где Василий?
Олег шел вдоль стены, держась за нее плечом. И каждый шаг прощупывал в пространстве, которое оставалось издевательски пустым.
– Ты где?
Тишина. И голуби успокаиваются. Ощущение их присутствия полное. Сквозняком тянет… Василий сидит в кресле, и сидит неподвижно. Его белая повязка выделяется в темноте, а еще руки в браслетах манжет и воротничок, в котором прячется подбородок. От него воняло. Резко, знакомо, но неузнаваемо.
– Эй! Ты чего? Ты живой? – Олег вцепился в плечо. – Живой?
Свет вспыхнул, ослепляя. Исчезли звуки. И коридор обрел прежнюю степенную пустынность. Вот только теперь у самого кресла стоял новенький топор с белой, гладкой рукоятью.
А Василий лежал, откинувшись на спинку, руки его бессильно свисали, а ноги и вовсе были подогнуты под кресло, отчего тело выгибалось неестественно, странно.
Но крови не было! Только красное пятнышко на белой повязке. Но оно и прежде было. Было ведь? Олег, сглотнув, заставил себя прикоснуться к шее. Пульс нащупывал, боясь не нащупать.
– Он живой? – вежливо спросили сзади и, оттеснив Олега, приникли к груди. Саломея обнимала тело с нежностью, которой прежде в ней не замечалось. – Он живой.
Саломея потянула носом, чихнула и пояснила:
– Хлороформ. Древняя штука. Сейчас его редко используют.
– Твою ж…
– Отлежится и очнется. Ноги только вытянуть надо, а то ж затекут. Я вот жутко не люблю, когда у меня что-то затекает. Мурашки… и вообще мерзко.
И Саломея не без труда, но вытащила ноги Василия, составила их вместе и даже бантики на ботинках расправила. А потом деловито принялась обыскивать тело. Она вывернула карманы дрянного пиджака, прощупала швы, проверила брюки, ботинки…
– Странно, – сказала она и, присев на пол, царапнула глянцевый нос ботинка.
– Конечно, странно! – не выдержал Олег. – Хрень какая-то творится! По-моему, мы договаривались, что вы разберетесь!
– Я и разбираюсь. Это странно, что у него в карманах пусто, – сказала Саломея и шею потерла. Только тогда Олег заметил, что на шее этой сквозь рыжий покров веснушек проступают лиловые пятна. – Вот что у вас в карманах?
– У меня?
– Ага.
– Ну… не знаю. Ерунда всякая.
– Покажите.
Олег вытащил фантик от конфеты, изрядно потрепанную бумажную салфетку с каким-то номером. И оторвавшуюся пуговицу.
– Вот, – сказала Саломея, постукивая пальцем по ботинку Василия. – Что-то, а есть. А у него ничего. Как будто он знал, что карманы проверят.
В ее словах был смысл. А еще ее душили.
– Что с вами произошло?
– Да так… случай один. Скажите, а вы помните няню вашей племянницы? Первую.
– А разве была вторая? – удивился Олег. – Извините, я сейчас.
Он к двери бежал нелепой трусцой, стыдясь и того, что забыл о данном обещании не оставлять Киру. Дверь по-прежнему была открыта. Кира спала. Мальчишка, отложив книгу, дремал в кресле. Щеку он подпер кулаком, а вторую руку сунул в подмышку.
Уложить надо бы. Но Олег понятия не имел, как укладывают детей. И вообще что с ними делают.
– Беспокоитесь? – Саломея возникла за спиной, как всегда, неожиданно. – Их не тронут. Я думаю.
– Почему?
– Потому что они – не виноваты.
– В чем?
Она пожала плечами и снова потрогала шею, точно надеясь, что пятна исчезнут.
– Пока не знаю. Но они не могут быть виноваты. Они сами – пострадавшая сторона.
– Киру едва не убили. У нее сердце больное. А ее на крышу выставили, – опасаясь разбудить мальца, Олег шипел, а Саломея слушала это шипение и головой кивала, дескать, все верно. Только неправильно.
– И все-таки, вы помните няню вашей племянницы?
– Да при чем тут… ладно, ладно. Помню. Прекрасно.
Бледнокожая девица с очами Мадонны. Крупные, вывернутые губы. Иссиня-черные волосы, жесткие, что конский хвост. Хвостом она и носила, зачесывая высоко на макушку и прихватывая резинкой с пластмассовыми цветами.
