– Мама и на тебя злится. Она говорит, что если бы ты раньше обо всем сказала, то я бы не напугался. А я и не напугался совсем. Только потом, когда тетя Тома почти умерла. Но она же не умерла, и получается, что все не в счет. Но мама все равно злится… а тетя Тома письмо написала… ну туда. В тюрьму. Длинное. Она думала, что никто не знает. Я вот знаю. Но скажу только тебе.
Тамара сидит на другой лавке, обнимает обеими руками трость и, вывернув шею, разглядывает узкий карниз старого дома, на котором зябнут горгульи.
– Она чувствует себя несчастливо.
– Несчастной, – поправила Саломея. – Но пройдет время, и она успокоится.
Возможно, забудет о том, что в нее стреляли, и что она едва-едва не умерла, и что когда не умерла, то оказалась на улице, ведь квартиру уже продали. И что человек, ее предавший, жив, пусть и ранен. Папин пистолет не подвел, и пуля перебила локтевую кость. А пламя погрызло лицо. Василий давит на присяжных жалостью и охотно рассказывает о своей неземной любви…
Ему не видать снисхождения, но даже там, за решеткой, он продолжает мучить бывшую супругу совестью. И Тамара будет писать письма, надеясь, что боль утихнет и все образуется.
– Хочешь, я покажу тебе голубей? Настоящих? – Саломея протянула руку, и Лешка вцепился в нее, ответив:
– Хочу.
Их отпустили.
Октябрь наполнял лес дрожащими тенями облетающей листвы, маревом танцующих паутинок и особым, влажным духом скорой осени, настоящей, темной, той самой, за которой дремлет зима.
Гришаня ждал, и самовар его пыхтел, выдыхая клубы пара. Кипятком наполнялись фарфоровые чайники и кружки, ждали часа сушки, баранки и кренделя, поллитровые банки с вареньем и миска крупной брусники. Голуби ворковали на крыше.
И Саломея подумала, что с этим местом ей тоже будет жаль расставаться.
– А то возвращайся, – предложил Гришаня, подливая чай. – Когда-нибудь.
– Когда-нибудь – обязательно.
Но в этом обещании не было смысла. И все, даже Лешка, увлеченно кормивший голубиную стаю с ладони, это понимали. Да только стоило ли портить хороший день подобным пониманием?
Определенно нет.
Многоуважаемая Саломея.
Я давно имею честь наблюдать за Вами и, признаться, с немалым восхищением. Желая выразить его лично, я приглашаю Вас на ужин. Смею заверить, что совместная трапеза ни к чему Вас не обяжет, но даст ответы на некоторые Ваши вопросы, существование которых предопределено некой вещью, доставшейся Вам в наследство.
Я буду премного благодарен, если Вы сочтете возможным взять упомянутую вещь с собой.
Гарантией Вашей безопасности, неприкосновенности Вашего имущества и чести послужит мое слово, а также любые иные действия, которые Вам захочется предпринять.
За сим откланиваюсь, преисполнен надежды лицезреть Вас 17 ноября нынешнего года в ресторане гостиницы «Астория» в девять часов пополудни или же в любое удобное вам время после указанного.
Навеки Ваш преданный поклонник.
И.Д.
1 сентября – 1 декабря 2011
