И Лера, не выпуская из поля зрения серую шаль, попросила:
– Эскимо, пожалуйста. Вот то, которое в фольге.
Холодная палочка. И потрескавшаяся глазурь, которую Лера снимала губами, морщась от удовольствия. Мороженое было непередаваемо вкусным. А Вера ждала.
И не просто ждала – разговаривала.
Она так редко с кем-то разговаривала, что Лера испугалась – вдруг незнакомец обидит ее?
– Он был таким милым. Стихи читал. Пастернака. А еще Блока. Он знал, что Вере нравится Блок и не нравится Пушкин. Еще он быстро вклинился между мной и Верой. Ах, позвольте предложить вам руку… и сердце. Три месяца свиданий и свадьба. Я думала, что Герман будет против. Но нет… главное, чтобы Вера счастлива была. Так он сказал.
– А оно было?
Лере пожала плечами. Мотнула головой и, запустив пальцы в спутанные волосы, произнесла:
– Понятия не имею. Она же… к ней в голову не залезешь. Рисовать стала много. Целыми днями. И значит, все хорошо. Я думала, что они уедут, но Герман Васильевич сказал, что ехать незачем. В его квартире места хватит всем.
Правильно, нельзя допустить, чтобы верноподданные покинули земли.
– Андрюшка не был против… И вообще ничего не поменялось, только еще один человек в доме. В голове стучит. Нехорошо.
Герман Васильевич знал, что Андрюшка – актер. И сам же нанял его.
Фарс со свадьбой.
Луна с неба, но не для дочери – для себя, чтобы знать, что даже небо тебе подвластно.
Мерзко? Наверное. Но не Саломее судить.
– А он ей изменял… со мной. Я не хотела. Я просила, чтобы он отстал. А он все говорил и говорил…
– И ты сдалась.
– Да.
Лера побледнела и закрыла рот руками.
– И после Вериной смерти вы встречались?
– Д-да… иногда… он говорил, что надо выждать. Герман рассердится, если узнает. А я вот беременна. И он денег дает… у меня есть деньги. Я квартиру продала. Чтобы вместе… вместе с ним. У меня туфельки есть! Белые! К платью. Платья пока нет, но… я думала, что мы вместе. Туфли. Платье. И в волосы флердоранж… я была бы красивой… красивой… невестой.
Вскочив, Лера пошатнулась. Пытаясь удержаться на ногах, она вцепилась в скатерть. И скатерть поехала со стола, опрокидывая на пол посуду и приборы, и вазу с одинокой веткой орхидеи.
– «Скорую»! – Саломея кинулась к Лере, попыталась нащупать пульс сначала на шее, потом на руке.
Пульс был, но рваный, быстрый. И дышала Лера часто, мелко.
– «Скорую»!
Саломея хотела было поднять, но поняла – не сумеет.
– Где болит? Что болит? Сейчас врач приедет. Скоро приедет. Все будет хорошо…
– Я… это я ее… из-за писем… – Лера схватилась за руку, сжала, но вяло. – Она расстроилась. Прочитала и умерла. Из-за писем. Ванечке… Ванечка пусть деньги заберет… За квартиру. Вера простит. Добрая. А я предала…
– Она не читала тех писем, – сказала Саломея, и Лера закрыла глаза. Казалось, она заснула, и сны видела добрые и потому улыбалась счастливо. Улыбка эта делала Лерино личико красивым.
Она продержалась до приезда «Скорой». И по пути держалась тоже. И в больнице.
– Угрозы жизни нет, – сказал врач Саломее. – Ваша…
– Сестра. Двоюродная. Что с ней?
Ей не поверили, но сделали вид, что верят, ибо формальности соблюдены.
– Сестра… случайно не увлекается нетрадиционной медициной? Многие считают, будто травы – эффективнее лекарств. И безопаснее. Заблуждение. Особенно если собирать самим, не зная, что собираешь… не умея соблюдать концентрацию… последствия непредсказуемы.
И недоказуемы.
– Это отравление? – уточнила Саломея.
И врач развел руками:
– Пожалуй, так.
– Но жить она будет?
– Пожалуй, так.
– А ребенок?
Ответом стало вежливое молчание.
Глава 2
Компромат на королеву
Человек прятался за мусорными баками. Он сидел на корточках, почти незаметный среди ржавых контейнеров и мусора, в котором рылась черная кошка. Время от времени кошка останавливалась и поворачивалась к человеку. Она разевала пасть, издавая скрипучий звук, лишь отдаленно напоминавший мяуканье. Человек не реагировал. И кошка возвращалась к мусору.
Он ждал второй час кряду. И руки в тонких перчатках из белой лайки замерзли, а ног он и вовсе не чувствовал. Затянувшийся дождь, который то и дело сменялся снегом, мокрым и липким, пропитал куртку до самой подкладки.
Человек опасался, что пистолет тоже намокнет. Он накрывал ствол рукой, поглаживал, нисколько не боясь замарать мягкую кожу перчаток, шептал оружию, что ждать уже недолго.
Минуту.
Две.
Три…
Сумерки приближались. Стягивали фронты тучи, лишая мир остатков света. Единственная звезда мигала, и была не звездой, но сигнальным огнем самолета. Когда-нибудь человек будет лететь в самолете и смотреть в иллюминатор на тучи, на землю… или не смотреть, а спать под покровом теплого пледа.
Если, конечно, дождется.
Кошка вдруг зашипела и нырнула в дыру меж баками. А в проеме арки показался огонек. Маленький красный огонек сигареты.
Человек сжал и разжал кулаки, разгоняя кровь. Поднимался из укрытия он медленно, стараясь походить на одну из теней. И у него получилось: прохожий не встревожился.
Он шел неторопливо и, поравнявшись с баками, остановился. Он докуривал быстро, делая затяжку за затяжкой. А докурив, уронил окурок на землю.
Человек сделал шаг.
Из кармана прохожего появилась коробочка с ментоловыми леденцами.
– Черт знает что… – буркнул он, отправив конфету в рот. Затем вторую, третью, зажевывая вкус сигарет. – Черт знает…
Выстрел слился с ударом грома, и яркая вспышка молнии на мгновение озарила переулок. Второй и третий выстрелы стерло дождем…
Прохожий лежал на спине, раскинув руки. Убийца склонился над телом и деловито пощупал шею.
Пульса не было.
Пистолет отправился в мусорный бак, а следом – лайковые перчатки и куртка. Собственная ждала в плотном водонепроницаемом пакете.
Выйдя во двор, убийца обернулся.
Темнота. Тишина. И скрипучий голос черной кошки. Ну да она никому не расскажет правду.
Люди ссорились.
– Я сейчас с ума сойду! – в который раз повторила Полина.
Она сидела в низком и широком кресле, теряясь на фоне винно-красной обивки с золотыми вензелями. Полина была пьяна и не скрывала того.