– Нет, отчего же, можно. С кем свидание? С тем, кто тебе письма писал?
– Мамашка растрындела, значит. Вот кто ее просил по моим вещам шариться? Имею я право на личную жизнь или нет, а?
– Пожалуйста, расскажи мне о письмах. Это очень важно. От этого зависит Юлина жизнь, и может, не только ее. – Матвей постарался говорить максимально искренне, порой у него очень хорошо получалось изображать искренность. Наверное, и сейчас вышло, Милочка успокоилась, щелкнула сумочкой, доставая сигареты, и заявила:
– В общем, так. Вы мамашке скажете, что это вы дымили, а я вам про письма. Идет?
– Идет.
– Ну, короче, мы с этим типом на форуме познакомились, местный, городской наш, тусовка-то своя большей частью, все друг друга знают, он редко появлялся… даже не знаю, как языками зацепились, но болтать с ним прикольно было, потом по аське переписываться начали, тоже вроде ничего, вежливый, но с прибабахом.
– Каким?
Милочка вытянула из пачки сигарету и, прикурив, заявила:
– Покойником себя считает. Причем в натуре так, типа, в девятьсот пятом… или шестом, ну где-то так, его на дуэли пристрелили. История – отпадная, натуральное кино. Короче, его девушка, которую он, типа, любил и жениться хотел, за другого выскочила, а у этого другого уже жена была, но ненормальная, и он ее взаперти держал, втайне от всех. А этот, Дух, ник у него такой – Дух, – пояснила Милочка, затягиваясь, – Дух узнал про жену и бежать со своей любимой хотел, а муж ейный про все узнал и убил. И тогда Дух, чтоб отомстить, его на дуэль вызвал…
История выглядела знакомой, до того знакомой, что по хребту побежали мурашки.
– А имя помните?
– Имя? Духа, что ли? Ну он говорил, только я не запомнила. – Милочка выпустила изо рта синее облачко сигаретного дыма. – На кой он мне сдался-то, с именем? Я ж не психованная, я ж встречаться с ним не собиралась… так, побазарить, конечно, в прикол, но по натуре, кто ж его знает, вдруг маньяк.
Повернув часики, она поглядела на усыпанный камушками циферблат, нахмурилась, точь-в-точь как Ольга Викторовна, раздумывавшая над Матвеевой просьбой о беседе с ее драгоценной дочерью, и, поджавши накрашенные губки, заметила:
– За между прочим, я тут с вами время теряю. У меня свидание…
– Про письма еще расскажи, и свободна.
– Свободна? Да вы прав не имеете меня задерживать, и вообще, письма – это так, прикол очередной, я ж не просила их мне слать, я вообще такого, если знать хотите, не понимаю. Ну дурь же полнющая. Бред укуренный.
– В письмах? – уточнил Матвей.
– А то где же, я как первое прочитала, так сразу поняла, что Дух точно не в себе. – Милочка стряхнула пепел в свернутую кулечком десятирублевку. – Там же ни черта не понятно, чего и зачем… хотя прикольно, если почитать. Только давно уже ничего не приходило, наверное, мамашка пасет и забирает. – Милочка вздохнула, потушила сигарету о подошву сапожка и, спрятав окурок в тот же кулек из купюры, поднялась.
– Ну так чего, все или как? Витек, он ждать не станет, понтоватый больно… хотя, наверное, если не дождется, то фиг с ним, чего я бегать должна? Я тоже, может быть, гордая. Или как?
– Спасибо за помощь. – С мягкого, просевшего под Матвеевым весом кресла подыматься было тяжеловато, поясницу кольнуло так резко, точно иглой. Ну все, точно просквозило, и где? Берегся же.
– Чего за спину держитесь? – полюбопытствовала Милочка. – Вообще вы вправду детектив? Частный? Как в кино?
– Вправду. – Матвей осторожно распрямился, потянулся. Может, повезет и обойдется без приступа?
– Прикольно… только ж детективы, они не болеют. Даже если старые.
– Это потому что в кино.
Ольга Викторовна караулила у дверей Милочкиной комнаты, потянула носом, нахмурилась, да так, что подбородки поднялись, обвислые щеки налились багрянцем, а выщипанные, подкрашенные брови вытянулись в одну ровную линию.
– Вы курили! Приличный человек и курили при ребенке!
– Прошу прощения…
– Я Левушке все расскажу! Пусть Левушка знает! Пусть примет меры…
Милочка громко фыркнула и заспешила к выходу.
– Мила! Пальто одень! И шапку! Мила, ты меня слышишь?!
В палате вкусно пахло чистотой, апельсинами и лекарствами, сочетание знакомое и успокаивающее, уютное.
– Вы девочку не утомляйте, – попросила кругленькая полненькая медсестра в зеленой форме. А раньше белую носили, она как-то приятнее смотрелась. – Давид Петрович, если узнает, рассердится. А правда, что она сутки на кладбище, в склепе просидела?
В серых глазах блестело любопытство.
– Правда.
– Какой ужас! – медсестричка поежилась. – Просто кошмар!
Кошмар, а еще удивительное везение. Живая и вполне в состоянии говорить, правда, пришла она в это состояние не сразу, но оно и к лучшему, теперь, после разговора с Милочкой, Матвей хотя бы представлял, какие вопросы задавать.
– Чего надо? – Девочка сидела на кровати, скинув одеяло на пол. – Валите отсюда.
Она не выглядела больной, во всяком случае, настолько, как вчера. Бледная, конечно, и черные, в синеватый отлив волосы лишь подчеркивали эту бледность. Растрепанная, с блестящими злыми глазами и красными пятнами на щеках, она была почти красивой.
– Матвей Курицын. – Матвей придвинул стул к кровати. – Я вот делом одним занимаюсь, о самоубийстве твоей… ну не совсем одноклассницы, она-то постарше на год. Или на два?
– Если про Машку, то на два. – Юлька, потянувшись за одеялом, накинула его на ноги. – Но я ее почти не знала.
– А мы не о ней поговорим, мы о тебе.
Юлька
Говорить о ней? С этим типом? Не хочет она говорить вообще ни с кем. В голове гудело, и гул перекатывался от левого виска к правому, а потом наоборот, и будто даже волосы шевелились оттого, что он по черепу ударял. А в горле сушь полная, но бутылка с водой в тумбочке стоит, попробуй-ка дотянись. Вдруг, если наклонишься, упадешь? Гул перевесит?
Матвей Курицын. Прикольно. И сам он ничего вроде, забавный, Анжелке бы понравился.
Анжелка сказала, что Кляксу ветеринару показали, тот обещался глаза вылечить, и уши больные тоже, и пневмонию. У Юльки тоже пневмония, на фоне переохлаждения, и поэтому в голове гудит.
– Скажи, Юля… Можно, я буду просто по имени? – Матвей Курицын, отвернувшись, повесил на спинку стула шарф, длинный, вязанный из толстых красных ниток, какие Верка обычно любит, а перчатки и шапку на колени положил, объяснив: – Пакетика нету, а если в рукав совать, то вывалятся.
Юлька кивнула, хотя не очень понимала, о чем речь. Наверное, о кладбище спрашивать будет, но она мало что помнила, вроде как за молоком идти хотела для Кляксы, но светило солнышко и было жарко, а лед на камнях не таял, но все равно было жарко. Она заснула, а проснулась здесь, в больнице, и Верка плакала, и Анжелка плакала, а отец не приехал.
