Федор рассмеялся. Он искал супругу, которая бы соответствовала его положению, его имени, его роду… Что ж, Ядвига соответствовала. А в Петербурге о маленьком изъяне юной графини Луковской никто не узнает.
– Мы уедем? – спросила она. Пообещать? Нет уж, Федору противно было находиться рядом с этой женщиной. Еще утром он восхищался ее красотой, еще утром был счастлив и, вероятно, через некоторое время, уже там, в столице, сумел бы забыть и о позорном договоре, и о Крепи, и о язвительно-надменном князе с его неуемной страстью и прогрессирующим безумием. Но сейчас… Господи, да его же купили, приобрели, точно жеребца на аукционе. Хмель слегка приглушил боль и обиду, но не настолько, чтобы заснуть.
Внизу, кажется, оставалось вино. Ядвига, спасибо ей и за это, не стала перечить мужу. Пожелала спокойной ночи. Дура. Боже, ну какая же она дура. И он дурак.
Вино внизу оставалось. Вино, полуоплывшая свеча в медном подсвечнике, и князь. Сидит с закрытыми глазами, но не спит. Федор кашлянул.
– Я говорил ей, что ничего не случится. – Алексей открыл глаза и жестом пригласил присесть.
– Кому? – Хотя и так понятно, Эльжбете Францевне, кому же еще. Выходит, не зря она его вином потчевала, вот только Федор выпил мало.
– Матушке, – подтвердил догадку князь. – Она боялась, что ты можешь выместить свой гнев на Ядвиге. Но ты же не станешь мстить своей жене?
– А кому еще?
– Больше некому. – Алексей задумчиво потер подбородок. Что означают его слова? Он убил человека, опозорившего сестру? Тот отказывался жениться, и тогда князь… Выпитое вино мешало думать логично, и Федор выпил еще.
– Он не был дворянином. Учитель танцев, заезжий павлин, который умел красиво говорить и красиво танцевать. Ядвига для такого легкая добыча. Глупа, наивна, влюбчива. Она не понимала, что делает. О связи стало известно, перед матушкой захлопнулись все двери, а о сестре пошли нехорошие слухи. Я настаивал на женитьбе, бог с ним, с титулом, но этот подонок оказался женат.
– Ты его убил?
– А ты бы что сделал? Он потерялся в болотах. Исчез бесследно. – Князь налил вина и себе. Теперь, ночью, вино казалось черным-черным, точно глаза Элге. А вкус как у тухлой воды. Или Федору снова мерещится?
– У Ядвиги богатое приданое, но даже оно не спасло. Не поверишь, в Петербурге подобный скандал простили бы, но у нас… О, все только и говорили что о сестре и том мерзавце. Я, не раздумывая и не сомневаясь, убил бы его еще раз. Тысячу раз, только чтобы помочь ей. А она плакала, говорила, будто любит его. Хотела убежать.
– И давно… это случилось?
– Прошлой зимой. Сейчас Ядвига успокоилась, поняла, что натворила, и даже прощения просила и у матушки, и у меня. Но ничего не изменишь. – Алексей поднес ладонь к пламени свечи, близко, словно хотел единолично завладеть рыжим огоньком. Ему, наверное, больно.
– Тогда мне было еще больнее, – пояснил князь. – Когда ты появился, Эльжбета Францевна решила, будто… это шанс. Не для нее, для дочери, единственной дочери. Она пошла на обман ради Ядвиги.
– Оправдываешь?
– Не знаю. Я люблю Элге и готов ради нее умереть и убить, если понадобится, а матушка любит Ядвигу еще сильнее.
– И ради кого из них ты молчал?! – отчаянный крик Федора всколыхнул тьму.
– Ради матушки. Ради сестры. Ради Элге. Ради себя. Скорее всего, ради себя. – Алексей сжал руку в кулак. Разжал. Снова сжал. Он будто искал противника, чтобы ударить, выместить гнев, но не находил и потому заставлял себя успокоиться.
– Помнишь, с самого начала, когда ты приехал… я про оборотня сказал, а Ядвига начала кричать, будто видела? Некрасиво вышло, но я тогда был не в себе… Она пыталась спасти любовника, поселив его в… в Крепи. Никто не заметил. Мало людей. Слуг мало. Я искал его, а он все время был рядом и твердил ей о любви. Она потом врала, будто он – оборотень.
Федор, стиснув зубы, старался думать о вине. Красном, густом, лишающем памяти и рассудка. Его невеста прятала в доме любовника и врала, врала, врала… Ему все здесь врут. Даже князь.
– Если тебе нужно с кем-нибудь подраться, то я к твоим услугам.
– Проклятие! Ненавижу!
– Она не заслужила ненависти. Она ошиблась. Один раз в жизни. Я виноват, я должен был уследить, уберечь, а вместо этого… Слишком занят был. Ослеп.
– Элге?
– Элге. Я забыл о своем долге перед семьей. Матушка не зря упрекала, вина за все произошедшее целиком лежит на моих плечах, поэтому, если вы, если ты захочешь… получить… сатисфакцию… – Слова давались князю с трудом, но он не собирался отступать. – Я к вашим услугам. Но Ядвига, она всего лишь оступилась. Прости ее. Прости меня. Тебе ведь тоже приходилось оступаться, тот проигрыш – это ведь только ошибка, теперь и ты не повторишь ее. Она тоже не повторит. Она поняла. Вы поможете друг другу. Ты увезешь ее отсюда, а ее деньги откроют тебе дорогу в общество.
– А ты останешься в замке.
Князь несколько минут обдумывал ответ.
– Я бы тоже уехал. Уеду. Если получится.
– Зависит от нее?
– Да.
Больше говорить было не о чем, поэтому просто пили вино, наслаждаясь тишиной и временным забвением. Иногда кажется, будто настоящее счастье именно в забвении.
Мир стал похож на треснувшее блюдо, слишком дорогое, слишком нужное, чтобы выбросить, вот хозяин и пытается склеить две половинки, неумело прикрывая черную трещину свежей краской. Краска врет, будто блюдо цело, но смотрится чуждо и нелепо. Совсем как улыбка на губах Эльжбеты Францевны. Она заботливо интересовалась здоровьем Федора и своей драгоценной доченьки, шутила, пыхтела призрачным гневом на Элге и очень правдоподобно расстроилась, когда Федор отказался переселяться в спальню старого князя. Ядвига же с радостью заняла спальню княгини, но Луковскому было противно. Да в старой комнате гораздо, гораздо привычнее.
Алексей, в кои-то веки позабыв про Элге, не отходил от сестры ни на шаг. Ядвигу же подобная забота лишь расстраивала. На любое слово, на любую попытку пошутить она отвечала потоками слез, и князь пристыженно отползал. Дело закончилось тем, что Алексей вообще перестал являться к ужину. Жаль. Теперь даже напиться было не с кем.
Уехать бы. Но Алексей попросил подождать до свадьбы. Его с Элге свадьбы. Федор сам себе боялся признаться, что завидует князю. Его невеста – настоящая. Дикая и смешная, наивная и задумчивая, она – отражение Урганских топей, не тех мрачных болот, которые предстали перед глазами графа, а настоящей живой равнины, цветущей и радующейся весне да солнцу. Элге ни за что не обманет своего мужа. Ее клятвы, пусть и не совсем добровольные, навек привяжут девушку-птицу к князю. А он уж сумеет правильно распорядиться сокровищем.
