– А вы давно? – вдруг спросила подруга.
– Что давно?
– Ну, давно вы поженились?
– Недавно, – отвечала я по старой привычке: раз спрашивают, значит, нужно отвечать, тем более вопрос задает не кто-нибудь, а старинная подруга, проверенная и перепроверенная в той, другой жизни.
– Ой, ну ты, Стаська, молодец, что снова замуж вышла! Правильно! А то придумала умирать, я тебе сразу говорила, время – оно лучший доктор, а ты не верила! И ребеночка еще родишь!
Мне вдруг стало трудно дышать, воздух застревал в легких, а кровь требовала кислорода. Зачем она говорит это? Я не хотела вспоминать, заталкивала боль в самые глухие уголки души, а Машка выпустила ее, и теперь я, наверное, умру, задохнусь от боли и непонимания.
– Стась, ты чего? – Машка пододвинула ко мне стакан с минералкой. – На вот, попей. Крошка в горло попала?
– Нет. – Воздух снова стал воздухом, а вот боль отказалась возвращаться на отведенное ей место, боль заявляла, что больше мне не удастся обмануть ее.
– Ты обиделась? – Машка глупо заморгала. – Я же не со зла.
Конечно, она не специально, она просто дура, которая сначала говорит, потом думает, она вообще думать не в состоянии, ей кажется, что меня вылечили и теперь у меня все хорошо.
– Я ж еще тогда говорила, что ты не виновата, что самолеты падают, а Толик сам захотел улететь. Ты ведь не виновата, что он купил те билеты… Ну, Стась, ну не сердись.
– Я не сержусь.
– Она не сердится, – пробурчал Альдов. – Но нам пора.
Возражать Машка не осмелилась, Егору вообще возразить сложно, уж я-то знаю. Старая подруга осталась в кафе в компании песочного торта, холодного кофе и теплой минералки, наверное, она обиделась, но мне не было дела до ее обид. Не нужно было лезть в прошлое, не нужно было слушать Машкину трескотню и уж точно не нужно было вспоминать.
Егор тащил меня за собой, я чувствовала, как он злится, кипит, подобно старому вулкану, который почти созрел для того, чтобы выплеснуть лаву-раздражение. Странно, но его злость действовала на меня отрезвляюще, благодаря ей я снова начала соображать. В конце концов, ничего страшного не произошло, Машка не сказала ничего такого, чего бы я не знала. И Альдов, скорее всего, тоже в курсе, небось его служба безопасности в первый же день собрала полное досье на меня, а если не в первый, то во второй точно. Или когда паспорт делали, или когда он свой план придумал, чего теперь злиться.
На стоянке Егор вдруг повернулся и резко дернул на себя, и я врезалась в него, это почти то же самое, что врезаться в гору, только моя гора мягкая и теплая и еще пахнет чем-то таким, успокаивающим, от этого запаха на глаза наворачивались слезы и не исчезали, а я не моргала. Нужно сделать шаг назад, один-единственный шаг, и тогда запах пропадет, а следом за ним пропадут и слезы, но вопреки здравому смыслу я продолжала стоять, уткнувшись носом в Егорову куртку. Пусть он сам оттолкнет, он просто обязан оттолкнуть, его ненависть надежна и предсказуема, но вместо этого Альдов лишь сильнее прижал меня к себе, и, не выдержав, я разревелась.
– Ну, тише… Тише… Все хорошо… Все нормально… – Он гладил меня по голове и шептал какие-то глупости, которые положено шептать, когда кто-то плачет, лучше бы он орал и топал ногами, тогда я бы разозлилась и успокоилась.
Мне хотелось сказать ему что-нибудь такое, чтобы он снова стал собой, но я продолжала реветь, а он продолжал успокаивать и успокоил. Слезы высохли, но я так и стояла, прижавшись щекой к гладкой коже, прислушиваясь к тому, как где-то в глубине горы бьется сердце. Мне было хорошо и стыдно.
– Ну, успокоилась? – поинтересовался Егор. Не буду отвечать, буду просто стоять, пока он не одумается и не вспомнит, кто я такая и как со мной нужно разговаривать.
– Стася, посмотри на меня.
Я подчинилась, подняла голову и растворилась в его глазах. Оказывается, у Альдова глаза цвета молочного шоколада, теплые и добрые. Он не имеет права заглядывать в меня этими шоколадными глазами, он не имеет права обнимать меня и говорить, что все хорошо, когда все плохо. Он – единственная постоянная величина в моей жизни, а постоянная величина не должна изменяться.
Жаль, что постоянная величина не знала о моих мыслях, Егор осторожно, словно опасаясь нарушить несуществующее равновесие, погладил меня по щеке. Пальцы у него шершавые, и кожа потом долго горела от их прикосновения.
– Почему ты не сказала?
Я лишь молча пожала плечами, говорить все еще было тяжело, я боялась, что стоит открыть рот, и слезы вернутся.
– Авиакатастрофа?
Я кивнула. Авиакатастрофа. Самолет-птица. Синее-синее небо, черное поле и льнущие к земле крылья, машины и люди, люди и машины.
– Муж?
Снова кивок и снова воспоминания. Толик, который убеждает меня не волноваться, он обещает позвонить сразу, как долетит, и небрежно целует в щеку на прощание. Мы уверены, что расстаемся ненадолго, я уже приобрела билет на следующий же рейс, и… Билет мне потом обменяли, и я вернулась в пустую квартиру к мертвым цветам и живым воспоминаниям.
Охотник
Альдов, наверное, в тысячный раз проклинал себя за то, что связался с этой ведьмой и ее проблемами. А еще за то, что просто не увел ее из магазина, чего проще – цыкнуть на подругу, которая вылезла неизвестно откуда, и забрать Анастасию. Так нет же, захотелось посмотреть, какая она на самом деле, когда не притворяется и не играет в свои колдовские игры, и Егор смотрел. Подруга, похожая на суетливую рябую курицу, которая все никак не определится, куда бежать, и квохчет, крутится на одном месте, бестолково взмахивая пухлыми руками-крыльями, болтала. Анастасия слушала, склонив голову набок, и улыбалась, не как обычно, ехидно и с вызовом, а нормально, как улыбаются лишь близкому и родному человеку. А потом вдруг безмозглая курица сказала что-то про мужа, ребенка, самолет, который упал, и Егор понял, что он тоже подошел слишком близко.
Он ведь специально не стал выяснять, кто она такая, чтобы не подходить близко, а теперь вот само получилось. Теперь Егору придется считаться еще и с ее бедой, как будто своей не хватает, хорошо хоть плакать перестала. Он терпеть не мог плачущих женщин, чувствовал себя виноватым и беспомощным, а их нужно было утешать и успокаивать, обещать что-то такое несбыточное. Нужно было и ей пообещать, а вместо этого Егор стоял и гладил ведьму по голове, пока та не прекратила всхлипывать. Даже через одежду Альдов чувствовал ее дыхание, неровное, захлебывающееся, как у человека, который тонул, тонул, а потом вдруг взял и выплыл, но не мог поверить, что он и в самом деле выплыл, и поэтому дышал, точно в последний раз. А еще она дрожала, и Егору хотелось прижать ее к себе, спрятать под куртку, поделиться теплом или сделать хоть что-нибудь, чтобы она перестала дрожать.
После той ночи, в гостинице, он еще мог откреститься от ведьмы, наврать себе про обстоятельства и случай, но это было раньше, а сейчас он отвечает за эту черноволосую птицу.
