Стерва, тупая, наглая богатая стерва. Мораль она читать будет! Да насрать Даниле на эти морали. Права Гейни, во всем права, те, кто на бабле сидит, считают себя круче всех остальных, у которых денег нету. А Данила кто тогда? Тетка деньги дает, каждый день оставляет на столе, вроде бы как на карманные расходы, суммы выходят немалые, а с другой стороны, он же не просил. И теперь, значит, на содержании?
– Данила, ты меня слушаешь?
Данила кивнул. Раз она деньги дает, значит, имеет право говорить, а ему только и остается, что слушать. И слова наперекор не вякнешь. Купила, значит, как последнюю суку купила.
– Я оформила опекунство. Проблема с тем неприятным происшествием… с парнем, которого вы избили, тоже решена. Умер он, уже выйдя из больницы, и не от ваших побоев, а от отравления метиловым спиртом. Понятно?
Понятно. Куда уж понятнее, значит, спился и сдох, и суда не будет. Нет, не то чтобы Данила так уж боялся суда, но на душе стало как-то полегче. Вот хоть тварь и недочеловек, и к Гейни приставал, но все равно неприятно было ощущать себя убийцей.
– Дальше. В школу я тебя устрою, это тоже не проблема, но хотелось бы узнать профиль, – теткина деловитость раздражала, сидит себе, ногу за ногу закинула, и Данилову жизнь по полочкам раскладывает, а ему только и остается, что слушать да соглашаться.
– Какой профиль?
– Гуманитарный. Математический. Естественные науки. Какие предметы вообще тебя увлекают?
– Не знаю.
– Это как? – теперь удивилась она. – Ты же учился, значит, должно же тебе что-то нравиться, и наоборот. Нет смысла долбить стену лбом и заниматься тем, к чему нет способностей. Ты подумай, а потом вместе решим. Хорошо?
Яна улыбнулась, как-то тепло и даже ласково, как никогда прежде. И может, не совсем она стерва-то?
– Совсем, – Гейни сидела на лавочке, наблюдая, как носится по лужайке Принц. Тот то нарезал круги, то припадал к земле, вроде как отдыхая, и было видно, как вздымаются черные бока, то снова пускался неловким, неуклюжим галопом.
– Совсем сбрендила, дура старая, – Гейни подвинулась ближе, она теплая и пахнет хорошо. И голос у нее такой, что Данила и слов уже не слышит, ему и не нужны слова, достаточно голоса, хрипловатого, мягкого, ласкового.
– Думает, что купила тебя. У самой детей нету, климакс уже, помирать скоро, а деньги, значит, некому оставить, вот и вспомнила про тебя. Поздравляю, вытянул счастливый билет, теперь все твое будет. Правда, если с поводка не соскочишь.
– Да не надо мне ничего, – ну не любил Данила такие разговоры, было в них что-то неприятное, двусмысленное.
– Не надо? Вот так просто взять и отказаться? Дурак ты.
– Я?
– Ты, – повторила Гейни. – Тут иначе надо. Зачем отказываться? Если по справедливости, то все и вправду твоим быть должно. Ну, сам посуди, твоя мамка уехала из Москвы, верно? Значит, оставила свою долю наследства своей сестре, твоей тетке, а та уже, пользуясь оставленным, открыла дело и раскрутилась. И что, вспомнила она про твою мамку или про тебя? – Гейни говорила спокойно и убедительно. И правда ведь, но все равно разговор темный, отстойный.
– Ну, ты погляди, как вы жили, сравни вашу квартиру и теткину, и денег сколько… а ты мобильник полгода у мамки выпрашивал.
Принц, набегавшись, подошел к Даниле и, сев напротив, радостно осклабился. Принц понимает, наверное, лучше, чем кто бы то ни было, понимает Данилу. И что на деньги ему положить. Вот только и вправду обидно. Если Гейни права, то тетка их с мамкой обокрала, а теперь из себя благодетельницу строит.
Стерва.
– Я уйду от нее, – Данила поскреб Принца за ухом, и тот зажмурился. – Завтра же уйду. На работу устроюсь, хоть грузчиком…
– О господи, – Гейни фыркнула. – И все-таки ты – конченый идиот. Иначе действовать надо, так, чтобы она тебя любила, чтобы привязалась… и чтобы потом никто ничего не заподозрил. Поживешь года два-три на всем готовом, потом, когда восемнадцать исполнится, когда никто наследство забрать не сможет, тогда и с теткой проблему решишь…
– Ты что, убить ее предлагаешь? – мысль была настолько дикой, что Данила оторопел. – Яну убить?
– Убить? Кто сказал об убийстве? Успокойся. – Гейни обняла его, прижалась и промурлыкала: – Я про то, чтобы отсудить свою долю… да и кто знает, может, к тому времени сама сдохнет. Она ж больная, ты что, не заметил?
Руслан
– Не заметил, до чего тихо, а? – отчего-то шепотом поинтересовался Гаврик, будто боялся спугнуть эту самую тишину. А ведь и вправду тихо, спокойно, почти покойно, правда – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить – покойников больше не появлялось, точнее, появлялись, конечно, но не меченные Мертвым Крестом, который по сути есть свастика, да не простая, а исторически ценная и дорогая. Если, конечно, верить Кармовцеву.
– Нет, ну не к добру это, чтобы днем так тихо. – Гаврик не унимался, настойчивый, надоедливый. Жужжит, жужжит, а ведь и без его жужжания голова раскалывается, то ли от мыслей, то ли от выпитого вчера… водка, видать, паленая была. Или вином шлифовать не следовало. Ох точно, не следовало.
Похмелиться, может?
– Эй, командир, ты сегодня вообще никакой, – Гаврик протянул руку, лоб пощупать, Руслан одернулся, но от излишне резкого движения в голове осколочной миной разорвалась боль.
До чего же хреново…
– Ты слушать меня будешь? Или давай выйдем, тут кафе есть неподалеку… посидим, чаю попьем, – хитрый прищур васильковых глаз – все видит, все чует, мелкий бес, и чаем дело не ограничится. На часах – одиннадцать утра, если похмелиться, то на такой жаре да на вчерашние дрожжи развезет моментально. И, следовательно, никакой работы не будет. Если не похмеляться, то Руслан скорее всего сдохнет, и опять же работы не будет. Значит… на выводах мозг окончательно завис.
– Идем, – Руслан поднялся, придерживая голову рукой, того и гляди рассыплется.
Кафе располагалось в полуподвальном помещении. Небольшое, но уютное, оно радовало полумраком, отсутствием музыки и людей, а главное – блаженной прохладой. Руслан, прислонившись к стене, закрыл глаза, ощущая, как остывает, избавляется от привнесенной извне жары тело.
– Девушка, нам два пива. Разливное? Холодное? Замечательно. И вон тех бутербродов тоже. Сколько? Ну, давайте тех, которые с ветчиной – четыре, с сыром – два… а горячее есть что-нибудь? – отвратительно жизнерадостный голос Гаврика нарушал устоявшийся покой этого замечательного места, и Руслан открыл глаза.
Нет, все-таки не следовало вчера водку вином шлифовать.
– Ожил! – Гаврик поставил на стол тарелку с бутербродами. Тонкие ломтики батона, тонкий слой масла, тонко нарезанная ветчина, тонкие полупрозрачные доли лимона… слишком много тонкого. Возникшее ощущение дежавю полностью отбило остатки аппетита. Почему-то раздражал и вид блюда, и нарочитое изящество, и вообще все, кроме, пожалуй, принесенных официантом бокалов с пивом.
