Она была права, снова права… или ошибалась?
Или все-таки права?
Голова болела разбираться во всем этом.
– Тетка из Москвы не уезжала, – Данила возражал, Данила искал причины и цеплялся за них, потому как верить Гейни было страшно и больно. И не может быть такого, чтобы она права оказалась. Тетка сильная, хладнокровная, но не настолько же…
– А то ты знал, – возразила Гейни, отрезая ломоть белого хлеба, свежий и мягкий, он гнулся под лезвием ножа, и на скатерть сыпались крошки, бледно-золотые, как волосы Гейни. – Ты ж сам говорил, что в больнице лежал…
– Она каждый день приходила, и утром, и вечером, и еще в обед иногда. А ехать далеко.
– Ну и что, – Гейни не смутилась ни на секунду. – Вообще при ее бабках можно самой и не заморачиваться, наняла кого, проинструктировала, расплатилась, и пожалуйста, вся чистая и хорошая… черт.
Лезвие, соскользнув, резануло по пальцу, на коже моментально высыпали мелкие красные пятнышки крови, при виде которой Данилу затошнило. Слабак. Как есть слабак.
Гейни засунула палец в рот и промычала:
– Она это, больше некому… да сам понаблюдай. Сука же…
У тетки, когда та наконец вышла из ванной, были красные глаза. Плакала? Тетка и плакала? А чего ей плакать, если все хорошо? Сомнения роились, разрастались, вытесняли все мысли, кроме одной: это тетка убила маму.
Тетка достала аптечку, обработала порез Гейни перекисью и перебинтовала, делала это она молча и с таким выражением лица, что было ясно – помогать Гейни ей совсем не хочется.
Тогда почему?
И взгляд у тетки такой, виноватый, беспомощный… странный взгляд. Если все-таки это она маму убила, то Данила докопается до истины, наизнанку вывернется, но узнает правду. И тогда… тогда ей не жить.
– Ты извини, – тихий голос, непривычный тон. – Ты действительно имеешь право выбирать, где учиться. Ты вообще можешь делать все, что тебе угодно, только… пожалуйста, глупостей не надо, хорошо?
– Хорошо, – пообещал Данила. Глупостей не будет.
Только хорошо бы еще знать, что глупость, а что – нет.
Руслан
Специалиста по оружию звали Виктором Викторовичем Засельцевым, по его собственному признанию, увлекся он этим делом с младенческих лет, посему к семидесятилетнему юбилею, который Виктор Викторович справил буквально на днях, он заслуженно считался одним из лучших знатоков в России. Отличался Засельцев изрядной болтливостью и несколько необычной внешностью.
– В деда пошел, – пробасил он, пожимая руку, причем в пожатии этом не было и следа старческой немощности, которой опасался Руслан, загодя проинформированный о юбилее. – Тот на медведя с рогатиной ходил, подковы руками разгибал, а кочергу так и вовсе узлом завязать мог.
Росту в Викторе Викторовиче было метра под два. Широкоплечий, громогласный, на семьдесят он никак не выглядел.
– Да ты проходи, проходи, не стесняйся, – Засельцев широко улыбался, демонстрируя желтоватые, несколько неровные зубы. – Из органов, значит? Раньше бы такой визит страху нагнал, а теперь ничего, даже любопытно… а у вас чего, своих спецов нету, ежели старика вспомнили? Хотя какие у вас там спецы, дай-то бог, чтоб револьвер от пистолета отличили… вот раньше, помню…
Голос Виктора Викторовича разносился по квартире. Просторная, обставленная скромно, даже несколько аскетично, и мебель не новая, зато явно не фабричного производства – добротная, крепкая, под стать хозяину.
– Чай будешь? – поинтересовался Виктор Викторович, прерываясь. – Хотя чего спрашивать, конечно, будешь. Составишь компанию старику. Значит, по моей специальности вопрос? Интересный-то хоть или так, ерунда?
– Не знаю, вам решать, – рядом с Засельцевым Руслан чувствовал себя неуютно, да и вопрос, с которым пришел, показался донельзя глупым. Ну какова вероятность, что искомый «наган» вообще выходил на свет божий, да еще и в руки попал именно Засельцеву? Пусть тот хоть десять раз лучший специалист и втихую, если верить добытым сведениям, приторговывает оружейным антиквариатом, все равно – один шанс из тысячи! Если не меньше.
Чай Виктор Викторович подал сам, на отполированной, потемневшей от старости разделочной доске, которую использовал вместо подноса. Граненые стаканы позвякивали в блестящих подстаканниках, из пол-литровой банки с сахаром торчали ложки, а прямо на доске в окружении мелких крошек лежали чуть примятые ножом ломти черного хлеба. И тут же рядом круглая солонка с мелкой сыпкой солью.
– Военная привычка, лучше нету, как хлеб с солью, – пояснил Виктор Викторович, щедро посыпая кусок, – другие-то больше сахар, а я вот соль. Тебе, может, варенья принесть? Малиновое есть, внучка варила…
– Нет, спасибо.
– Вежливый, – хмыкнул Засельцев. – Ну, давай тогда, излагай, с чем явился.
Рассказ вышел путаный, во-первых, нынешние события Руслан старался излагать, соблюдая пресловутую тайну следствия, которую в этом деле как-то не выходило сохранять, во-вторых, события прошлые были известны ему с чужих слов, оттого и в памяти отложились разрозненно и несколько нелогично.
– Вот оно как, выходит… крест и пистолет Никиткины… а что сам он от туберкулеза умер, знаю. Судьба… про отца и сына – ерунда это все, не было у Никиты родственников. И отца своего он и вправду не знал, потому как ублюдком родился. И помер тоже ублюдком, а жил сволочью конченой, – Засельцев больше не улыбался. – Чего, гражданин следователь, или кем ты там будешь, удивил я тебя?
– Удивили, – признался Руслан.
– А то… и ты меня удивил. Надо же, оказывается, порой и вправду дела прошлые спустя десятилетия аукаются… а что до Озерцова, то заинтересовал он меня не так чтобы и давно… дай-ка припомню, чтобы толком рассказать, ты посиди, чаю попей.
Руслан сидел, чай, правда, не пил, потому как заваренный Виктором Викторовичем напиток отличался такой крепостью, что от одного глотка свело скулы. Сам Засельцев, сидя напротив, молчал, хмурил брови, время от времени почесывал переносицу или принимался шевелить губами, но при этом не издавал ни звука. И когда Руслан принялся мысленно подбирать предлог, подходящий для того, чтобы вежливо откланяться, Виктор Викторович вдруг ожил, хлопнул ладонью по столу, отчего стаканы жалобно зазвенели, и заявил:
– Вот. Теперь можно. В общем, лет двенадцать назад это было. Парень ко мне заявился, принес револьвер, не на продажу, а чтобы оценить, я тогда и этим делом подрабатывал. Брал недорого… жить-то надо было, да и, по правде, интересно: бывало, такие редкости приносили – сердце от восторга останавливалось. Вот французские дуэльные, Лепаж… или наши, родные, российские, а до того хорошо сделаны, что никакая Франция в подметки не сгодится… и изукрашены, это теперь пистолет – просто пистолет, а раньше ведь душевные вещи делали, глядишь и радуешься… так о чем это я? Прости, отвлекся. Значит, приволок этот парень вещь на оценку. Револьвер обыкновенный, системы братьев Наган, производство, правда, не наше, не тульское, а родное, бельгийское. Вполне рабочий, кстати. Из особых примет – щечки на рукояти заменены, заместо заводских – накладки из слоновой кости, резьба – сложный орнамент. И с одной стороны пластина чуть темнее… правая? Нет, левая, точно, левая. Там еще скол имеется, а снизу гравировочка с именем. Однако по всему было видно, что оружие хранили бережно и не забывали чистить – ни пятнышка ржи не заметил. В общем-то, пожалуй, и все. Револьвер в общем-то обыкновенный… – Засельцев отхлебнул чаю, скривился и недовольно пробурчал: – Стылый… ненавижу холодный чай. Ну, ладно, опосля попьем, сначала дело.
