Следовательно…
– Толь, ты можешь кое-что сделать?
– Для тебя, душа моя, все, что угодно. Хошь, луну в индивидуальное пользование, хошь, звезду выбирай! Ты только не волнуйся!
– Поищи Степку. – Видно было, что Бамбру не слишком-то хочется покидать теплую и безопасную квартиру и выходить во двор. Но я должна знать, что со Степаном! – Пожалуйста.
– Эх, мать, эксплуатируешь ты меня, несчастного, но чего только не сделаешь, чтобы понравиться любимой женщине! А ты тут пока поспи, глазки закрой, и баиньки. Баю-бай…
Бамбр долго топтался на пороге, вздыхал, жаловался на жизнь и мокрые ботинки, противную погоду и проклятую собаку, которая, вместо того чтобы хозяйку охранять, невесть куда запропастилась.
При всем желании Степан не мог защитить меня. Толик пытался соврать, будто не нашел его, но я по глазам видела – нашел. Нашел, но говорить не хочет. Почему? Потому, что Степки больше нет.
– Его убили, да?
Бамбр кивнул.
– Как?
– Не знаю. Наверное, отравили. Маш, ну ты не расстраивайся, тебе нельзя волноваться. Может, это вообще не та собака, другая. Темно. Да и мало ли черных псов в округе?
Мало. Степан да Альма, ротвейлер из соседнего подъезда. Их невозможно перепутать даже в темноте. Редкая порода… Эх, Степка, Степка, доверчивый дурачок, его угостили, он и слопал. Нельзя было отпускать его. Ну, погуляли бы разок на поводке, ничего страшного. Как я теперь без него? На глаза навернулись слезы, он – единственное близкое мне существо, ближе чем родственник. У меня больше никого нет: ни друзей, ни родных, вообще никого…
– Ну, Машка, – Толик присел на край кровати, – ну ты чего ревешь? Голова болит? Давай в больничку поедем? А хочешь, я тебе щенка подарю? Прямо завтра и подарю, чау-чау, такой, знаешь, на медведя похож, или чихуахуа, я читал, будто они такие маленькие, что стаканом накрыть можно. Будешь в сумочке на работу таскать! Не реви только. Ну, пожалуйста, Маш, а то я сейчас сам заплачу!
– Не надо, Толь. Езжай домой.
Я смахнула слезы. Ничего, ублюдка, который отравил Степку, я найду, и мало ему не покажется. Скотина!
– А ты?
– Я в норме. Спать буду, честно.
– Гонишь? Боишься, Пыляев вернется, а место-то уже занято!
– Боюсь. Ты себе даже не представляешь, как боюсь. – Конечно, не Пыляева, он мне никто, так, бывший друг, бывший враг и нынешний коллега. Боюсь оставаться одна, боюсь выключать свет и боюсь заснуть, потому что меня преследует сумасшедший камень, названный в честь богини смерти.
А еще надо Степана похоронить. Сегодня же, не хочу я ждать до утра. Не могу. Я здесь, а Степка там. Но Толик не поймет, насколько это важно для меня, начнет давить на здоровье и больную голову, опять заговорит про больницу или вообще «Скорую» вызовет, пускай лучше домой отправляется.
– Маш, ты завтра на работу не иди, я скажу, что ты заболела! – Бамбр выглядел виноватым, будто это он меня по голове стукнул. – Не вставай, я сам дверь захлопну! Не вставай, кому говорю! Спи!
– Обязательно.
Осколки снов, калейдоскоп картинок. Вот я склоняюсь над темноволосым рыцарем. Он умирает. Лицо белое, губы беспомощно хватают воздух, точно на песке не человек, а большая рыба, сходство увеличивается благодаря серебристой кольчуге, похожей на чешую. Стальные кольца не защитили храброго воина от предательского удара. Но он еще жив, и молит…
Я нагибаюсь ниже, чтобы разобрать слова, и замечаю кинжал в своей руке…
Мизерикорд.
Необычное слово бордовыми каплями стекало с трехгранного лезвия. Кровь. Милосердие на крови. Я есть милосердие… недаром гневно полыхает каменное сердце…
Гнилое дерево скрипит под ногами, поскользнувшись, я падаю на черные от спекшейся крови доски, толпа хохочет. Их ненависть и жадное мещанское веселье пугают гораздо больше, чем нарочитое спокойствие палача. Палач? Меня казнят? За что?
Убийство?
Кто говорит об убийстве?
Они обвиняют меня в убийстве Жана де Вима. Ложь! От первого до последнего слова ложь! Я не знаю этого человека!
Нет, знаю. Рыцарь на песке. Кинжал. Я не убивала, я всего лишь оказала милосердие. Мизерикорд – означает милосердие… За что?
Плаха холодная, и мне противно, но палач прижимает мою голову к скользкой деревяшке. Серебряная молния… Хруст железа, вгрызающегося в плоть, бурые потоки уносят память об алом совершенстве…
Слава Господу нашему! Сия реликвия станет залогом благополучия нового монастыря, каждый захочет преклонить колени пред золотым крестом, в центре которого бьется, тянется к людям алое сердце. Сердце Иисуса.
В нем радость бытия и печали мира, слезы раскаяния и милосердный свет прощения…
Монастырь Кающейся Магдалены обрел свое сокровище…
Ave Maria…
Пигалица
Голова болит. Вчера…
Вчера я легла под утро, мы хоронили Степку. Мы – это я и Влад, студент со второго этажа, он сразу откликнулся на мою просьбу. Ему нравился Степка. Мы нашли мертвого пса у мусорных баков, и Влад отвез его куда-то. Не знаю. Не хочу знать. Я предлагала ему деньги, но он не взял.
Пора на работу, я пойду, хоть голова и раскалывается от боли, но лучше уж там, среди людей, чем здесь, в одиночестве. Сесть за руль я не решилась, а Пыляев так и не объявился, пришлось такси вызывать. Офис встретил меня напряженной тишиной и удивленными взглядами. К чему это? Ах, да, давно подобной красоты не видели. Гошик, выглянув из кабинета, презрительно скривился. Пускай, мне нет дела до его капризов, жаль, что ему было дело до меня.
– Мария Петровна, зайдите ко мне.
Зайду. Всенепременно зайду. Прямо сейчас.
– Привет.
– Мария, ты с ума сошла, являться сюда в ТАКОМ виде! – Гошик аж посерел от возмущения. – Ты себя в зеркале видела?
Еще бы. Видела, живые мертвецы возвращаются. Кожа желтая, а под глазами синие круги, и бинт поверх волос. Повязку я замаскировала черным платком, который невесть откуда взялся в моем гардеробе, и стала похожа на цыганку. Ну и что, какая ему разница, как я выгляжу, мне, например, все равно, вот голова болеть перестанет, тогда и о красоте подумаю.
– Мария, мне ужасно неприятно видеть, как ты опускаешься на дно… Женский алкоголизм, между прочим, неизлечим!
– Гош, ты о чем? – В последний раз я пила, дай бог памяти… Точно, на Восьмое марта. Устроила праздник и сводила себя, любимую, в ресторан, и вино, признаюсь, пила, целых два бокала.
– Мария, – Георгий поправил очки, – я говорю серьезно. В конце концов, я несу определенную ответственность за тебя. С другой стороны, твое поведение может дискредитировать меня, ты должна это понимать…
