– Вы о нем заботились, – сказала она, прижимаясь к ледяному Антошкиному плечу. – Подумай, разве он смог бы собрать столько без вас? Нет. Он бы попался, и очень быстро. Он вообще не лез в опасные дела, появлялся только там, откуда можно было свалить.
Слушай. Думай. Шевели извращенными извилинами больного мозга. Варенька ведь права. Просто одна она не справится.
– Мы должны поговорить, – упрямо повторил Антошка. – Скажи ему, что думаешь. А я посмотрю.
Псих. Сказать? И попасть под прицел? Под приказ, который Антошка исполнит, потому что привык исполнять его приказы? Варенька видела. Варенька помнит. Варенька сама устроила то представление.
Про письма она узнала случайно. Подсмотрела, как черноволосая – с каждым днем она все больше дичала – прячет конверты в сумке. Тогда еще удивилась: кому писать? Но спрашивать не полезла. Здесь было не принято задавать вопросы.
Варенька стала наблюдать. За конвертами. За тройкой карандашей, которые Верка носила в розовом школьном пенале, за тощими тетрадками. Тетрадки время от времени исчезали, а вместо них появлялись новые. И это тоже было странно.
Еще Верка писала. Тайком. Подсвечивая бумагу экраном мобильника, облизывая карандаш, чтобы не шумел, и при малейшем шорохе пряча написанное под кофту.
Варенька подумывала заглянуть в записи, но не решалась. Выжидала. И дождалась. Все изменилось, когда Ильюху ранили. По глупости, конечно. Слишком все расслабились, слишком привыкли, что все выходит легко, и пропустили пистолетик. Крохотный, ладонью накрыть можно, он бахнул громко и дыру в Ильюхе проделал здоровенную.
Крови было. Воя было. Антошка растерялся, а потом одурел. Набросился на дамочку и, прежде чем успели оттащить, горло перерезал. Снова кровища. Скулеж Веркин. Олег, в углу блюющий. Сама Варенька оцепенела. Ее словно бы выключили. Она видела, слышала, понимала, что происходит и что надо бы делать, но вот начать делать не могла.
Уже потом, когда Ильюху перевязали, Верку заткнули, Олега отмыли от блевотины, а Антоху от крови, она пришла в себя. Очнулась на пороге заброшенной фермы, которую они облюбовали под дом. На плечах лежал вонючий тулуп, рядом сидел тот-кого-нельзя-ослушаться.
– Жизнь – странная штука, детка, – сказал он, протягивая сигарету. – Вот ты еще есть, и вот тебя уже нет.
Дым был безвкусным.
– Сегодня он, завтра ты. Страшно?
Нет. Ничуть. Странно немного, что все так вышло, но биться в истерике Варенька не собиралась.
– Это хорошо. Ты сильная девочка. Сильнее, чем Вера. Сильнее даже, чем все они.
Варенька пожала плечами и, когда он заглянул в глаза, не отвернулась. Пускай. У самого-то темные, страшные, будто и не глаза, а дыры.
– Хорошо, – снова повторил он. – Очень хорошо. Скажи, ты думала, что будешь делать потом?
– Когда?
– Когда все закончится, – он достал еще одну сигарету. Он вообще почти постоянно курил и смешно плевался через щербину в зубах.
– А разве закончится?
Вареньке вдруг стало жаль. Если закончится, то что тогда? Снова забегаловка? Работа за копейки? Выживание? Мелкие интрижки и скучный трах со случайными знакомыми? Она не сможет вернуться.
– Закончится. Все когда-нибудь заканчивается. Вопрос лишь в том, как именно, – он сунул руку за пазуху и достал монету. Согнул пальцы лесенкой и пустил кругляш катиться. Вниз-вверх, вверх-вниз. Пальцы смуглые, серебро белое. Прыгает по фалангам, завораживает. – Вот они соскочить не сумели.
– Кто?
Молчи, глупая девочка, не зли его вопросами. Но нет. Отвечает.
– Бонни. И Клайд. На самом деле жалкая парочка. Шумихи вокруг много было, а настоящего дела мало. Крохами перебивались. По пустякам удачу извели. На.
Он сбросил монетку Вареньке в руку и прихлопнул ладонью. Больно. Но она выдержала.
– Но…
– Чувствуешь что-нибудь?
Монета была теплой. Не горячей, как в первый раз, а согретой руками и дыханием.
– Ничего.
– Умница. Это не та монета. Нет, можешь у себя оставить. Спрячь только. Считай, это тебе награда за правильное поведение.
– Но я же ничего не сделала.
Он усмехнулся:
– И это было правильно. А про будущее ты подумай, ладно? Потом поговорим. И Верку смени.
Верка сидела у постели брата, согнувшись пополам. Она тихонько скулила, а стоило Вареньке прикоснуться – вскочила, отмахнувшись.
– Спокойно.
Дикие Веркины глаза смотрели мимо. Расплывшиеся зрачки и посиневшие губы. Запах странный, как будто обмочилась. И вправду, что ли, обмочилась? Ну и дура. Как ее только угораздило…
– Это я, – Варенька обошла лежак с другой стороны. Присела на кучу тряпья и приложила руку ко лбу раненого. Ильюха застонал, заворочался. Горячий. И дышит как-то хрипло.
– Его к врачу надо.
Кому она говорит? Наркоше? Или Олегу, что жмется в углу, пытаясь быть незаметным. Дрожит. Да они все тут дрожат, кроме, пожалуй, Антошки. Но его храбрость вырастает из его же безумия.
– И… – запищала Верка, затыкая пальцами рот. Запнулась ногой за кирпич, упала и осталась лежать, нелепо раскинув руки. Вырубилась она хорошо. И Варенька, пользуясь моментом, заглянула в рюкзак.
«Дарагая бабушка
Хачу тебе сказать што у нас все харашо. Я здарова. Илля здаров и Алежка тож. И Антоха. Антоха злой савсем стал и бьецца. А еще кагда режет кого сматреть не могу. Ухожу. А они говорят што я слабая. А я не слабая кровищи не люблю. И тошнит тогда.
Фчера снова были в доме где Алежка жил. Его баба страшная. И кричала сильно. А Антоха ей рот заткнул не сразу. Я думаю што ему нравицца когда кричат. А мне так вовсе нет. Я ушла. И Варка со мной тож ушла…»
Тогда Варенька не поняла всего смысла своей находки. Она просто сложила лист и сунула в конверт, а конверт в портфельчик. И портфельчик под голову положила. А сама вернулась к Илье. Села рядышком и просидела до утра, прислушиваясь к хриплому его дыханию.
Через три дня стало понятно – сам не выживет.
Хмурый Антошка не отходил от братовой постели, Олег исчез. Верка пребывала в героиновом тумане, а тот-кого-нельзя-ослушаться чего-то ждал. Дождался. На рассвете четвертого дня Илья очнулся.
– Ну здравствуй, – тот-кому-нельзя-перечить помог Илье сесть, сунул под спину заготовленный тюк тряпья. – Как ты? Пить будешь? Правильно, пей. Варенька, дай ему.
От Ильи воняло. Не дерьмом, но гнилью, от запаха которой к горлу подкатывала тошнота. Но Варенька брезгливость преодолела.
– Мы дольше не можем оставаться здесь. Понимаешь? И взять тебя с собой тоже не можем. Ты умираешь. Поэтому есть три варианта. Первый – отвезти тебя в больницу. Есть шанс, что выкарабкаешься, но тогда вопросов не избежать. Скорее всего тебя посадят, да и нас следом. Второй – добить, чтобы не мучился. Третий – бросить. И тут уж как повезет.
