Аверс-реверс. Жизнь-смерть. Сухота во рту, и бок колет. Что ни скажи – финал предопределен.
– Чего вам не хватало, а? – Семен тянул с ответом, потому что было страшно. – Деньги же были. С дела соскочили. Вам бы жить спокойно, а вы как…
– Пауки в банке?
– Да.
– Слышал про Бонни и Клайда? Давненько дело было. В Америке. Фильм есть такой «Однажды в Америке». Хороший. Не про них, но хороший. Если выживешь – посмотри. Так вот, эта парочка колесила по стране. Грабила людей, не банки, нет. По мелочи работали, но с шумом и фейерверками. И померли как в сказке, в один день. К чему это я? А к тому, что их счастье, что померли, потому как случись им выжить – никто бы о любви не пел. Год, два, может, пять или десять, а натура все равно выползла б, и тогда либо Бонни убила бы Клайда, либо он пришиб бы подружку. Такая вот судьбы предопределенность.
Болтовня. Но где Сергей? Какого черта он прячется?
– Ну так орел или решка? Не тяни, паря, все равно решать придется.
Орел. Точно орел. Черная тень в синем стекле неба. Или решка? Хитрая улыбка на губах женщины, которая врет, будто она – Свобода. Несвобода. Серебряная сеть и предопределенность…
– Считаю до трех, а после палю, – предупредил Пантелей, поднимая дуло. – Раз.
Аверс-реверс. Хорошо, что Агнешки нет.
– Два.
А бабка на том свете будет смотреть с упреком. Лучше бы уж сказала, чего думает.
– Тр…
– Орел!
– Угадал, – Пантелей спрятал монету в карман и поднялся.
И в этот миг грохнул выстрел.
Марина позволила себя переодеть. Кажется, ему нравилось возиться с нею. Раздевать. Трогать, не нагло, но любопытно, изучая линии ее тела, пятна веснушек и темную родинку на шее. Одевать.
– Пожалуйста, подними руки, – просил он, и Марина поднимала.
Белая блузка с пуговицами, похожими на пластиковые глаза плюшевых зверей.
– Пожалуйста, сядь ровно.
Она садилась.
Трусики. Брюки. Сначала поднять одну ногу, потом вторую. Выдохнуть, чтобы ему легче было застегнуть молнию. Пушистые носки и пушистый же свитер.
– Умница моя, – сказал он, целуя шею. Марина закрыла глаза.
Почему она не убежала ночью? И сегодня, когда он ушел из дому и долго-долго не возвращался? Почему она сидела и глядела на стену, отсчитывая секунды? Зачем измеряла свое одиночество? И сейчас тоже… он не такой и сильный. И расслабился. Можно схватить что-нибудь тяжелое, к примеру, вон ту бронзовую статуэтку, и огреть по голове. Можно украсть пистолет и пригрозить. Можно не грозить, а просто дождаться, когда он заснет, приставить пистолет к виску и нажать на спусковой крючок.
Будет громко и грязно. Но потом Марина спокойно покинет это место.
Она вернется в свою квартиру и забудет обо всем.
И платье купит. Белое.
Белое-белое, с кринолинами и пышными юбками, с корсетом, который нужно шнуровать туго-туго. С открытыми плечами и…
– Посмотри, что я тебе принес, – усадив Марину в кресло, похититель исчез за дверью и вернулся с картонной коробкой. Перетянутая алой атласной лентой, она была огромна. – Если не подойдет, я поменяю. Я договорился, чтобы поменяли. Но ты открой.
Марина потянула за край ленты, и скользкий бант распался. Крышку она поднимала медленно, не из опаски – с похитителем бояться совершенно нечего, – но потому, что не хотела принимать подарок.
И не могла не принять.
Внутри комом белой, искрящейся серебром материи, лежало платье.
– Хочешь примерить? Давай, я помогу. Давай-давай. Мы должны увидеть, что оно тебе подходит…
Простой лиф расшит мелкими кристаллами. Две юбки. Нижняя плотная, скроена просто, но расшита теми же кристаллами. Верхняя полупрозрачная и асимметричного шитья, слева подобрана крохотными бантами, справа спускается тончайшей вуалью.
Он снова раздевал Марину. И снова она не сопротивлялась, глядя на платье.
Красивое.
Никто никогда не дарил ей ничего, настолько красивого.
А в коробке лежали и туфельки, и фата. Точь-в-точь такая, как Марине мечталось. И даже крохотный цветок-заколка из все тех же кристаллов имелся.
Холодная ткань коснулась кожи. Его руки умело управились со шнуровкой. Потянули.
– Выдохни. Не туго?
– Нет, – ответила Марина, глядя на свое отражение в зеркале.
– Ты красавица. Обуй. И погоди…
Белый туман фаты окружил ее, укутал теплом, от которого внутри что-то хрустнуло, громко, как будто раскололось пополам стеклянное сердце. И слезы подкатили к горлу.
Марина и вправду красавица. А красавицы не убивают чудовищ. Они превращают их в принцев.
Человек, стоявший сзади, обнял Марину и, положив голову ей на плечо, коснулся губами уха.
– Ты прекрасна, любовь моя, и греха на тебе нет… нет ни на ком из тех, кто свободен. Мы ведь свободны?
– Да, – ответила Марина, закрывая глаза.
Мечта почти исполнилась.
Дома было пусто и грустно. Квартира казалась как никогда чужой и неуютной. Агнешка ходила из комнаты в комнату, трогала вещи, удивляясь тому, сколько их набралось. Откуда? И зачем? И когда? И что с ними делать?
А с собой что?
Позвонить Семену? Он сказал, что все хорошо, и отключился.
Позвонить на работу? Нет. Не сегодня. Не сейчас. Возможно, вечером или даже утром. Она обязательно позвонит и соврет, а ей поверят. Точнее, не поверят и будут орать, но потом сообразят, что другую дуру на такую зарплату найти сложно. И когда эта мысль прочно обоснуется в начальственной башке, Агнешку простят и позволят вернуться.
Штраф наложат, это да.
И вспоминать ее «загул» станут долго, но…
Позвонить Ядвиге? Нет! Здесь ложью не отделаешься. Придется рассказывать. Но что и сколько говорить? И где остановиться? И как врать, ведь Ядвига точно знает, когда Агнешка врет, а рассказывать все никак невозможно.
Ну и что делать?
Агнешка не делала ничего.
Заглянула в ванную комнату. Открыла краны. Постояла, глядя на текущую воду, и краны закрыла. Добралась до кухни, сделала себе кофе и, попробовав, вылила в раковину.
Набрала знакомый номер.
Ничего.
Слушала гудки. Считала. И когда почти уже отчаялась, ответили.
– Привет. Это снова я. Я волнуюсь!
– Не надо волноваться, – ответил Семен. – Со мной все в порядке. А ты как?
– Нормально, – Агнешка вскочила и снова села. – Я дома. Мне приехать? Слушай, я тут…
