– Стойте! – парень, выбравшийся за Леной – Еленой? Леночкой? – на крышу, подходил не торопясь. Он зачем-то вытянул руки и растопырил пальцы. И шажки делал крохотные, продвигаясь боком.
А губа разбита. И нос в крови. Кровь – черная полоска, которая разделяет лицо пополам.
– Не надо этого делать! – закричал он.
Забавный. Только не вовремя совершенно. Елене некогда разговаривать: солнце висит за парапетом.
– Пожалуйста, – попросил парень, – поговорите со мной.
– О чем? – Елена пятилась.
– Зачем вы это делаете? Все ведь не так плохо…
Плохо. Жизнь закончится. Она у всех заканчивается, только по-разному. У людей нет свободы, а у Елены будет.
– Это неправда, – сказал парень, который подобрался совсем близко.
Он хочет остановить Елену? Зачем? Какое ему дело?
Завидует. От зависти отделаться сложнее, чем от винного пятна на белых брюках. Сначала Динка, потом Валик, теперь вот этот незнакомец, с которым совсем нет желания знакомиться. Он хочет отобрать у Елены свободу, но Елена не позволит.
– Вы очень красивы, – сказал парень, останавливаясь. Руки он по-прежнему держал над головой. – Вы красивее всех, кого мне доводилось видеть.
Ложь. По глазам видно. Глаза у людей не умеют притворяться, они почти как объективы камер. Нужен талант, чтобы видеть правильно. Этот, стоящий в трех шагах от Елены, видел совершенно неправильно.
– Пожалуйста, не причиняйте себе… – он оборвал фразу и бросился к Елене.
Глупый. Она ждала. Готовилась.
Успела.
Небо распахнуло объятия, ударив ветром в лицо. Оно высушило слезы и прогнало страхи. Момент полета длился вечность. Когда же вечность иссякла, пришла боль.
То, что Артем пьян, Дашка поняла не сразу. Она его ждала. Вышла за забор, села на лавочку и ждала. Небо чернело, проклевывались звезды, пушистые, как одуванчики. И соловьи запели. Она не была уверена, что это соловьи, но слушала переливы и пересвисты.
Но вот загрохотал мотор, и соловьи заткнулись. Пятно желтого света заскользило по дороге и остановилось у Дашкиных ног.
– Привет, – сказала Дашка.
Артем ничего не ответил, но кое-как сполз с мотоцикла и направился к дому.
– Эй, ты чего?
Дашке стало обидно: она ждала, а ожидание осталось незамеченным. И только у самого порога она поняла: Темка пьян.
А еще избит. Его нос распух, треснувшую губу склеивала полоса сукровицы, а под левым глазом наливался фингал.
– Людочка приласкала? – Дашка не удержалась. Темка же, сфокусировав взгляд, сказал:
– Она прыгнула.
– Людочка?
Он мотнул головой:
– Лена. Елена. Глинина. Идиотская фамилия для модели. Назвалась бы Элен, и все. Я поговорить хотел. У нее нога маленькая. Вот такусенькая, – Темка сложил ладони лодочкой. – Думал, что это она. А она… взяла и прыгнула.
Он сполз по стене и закрыл лицо руками.
– Она не хотела разговаривать. Я ждал. Дождался. Все ушли. А она не выходила и не выходила. Самая последняя. Думал – неспроста. Окликнул. Она бежать. Наверх. На крышу. Дверь открыта. Я следом побежал. Я же быстро бегаю, а она на каблуках! Только все равно быстрее. Вот как это возможно, чтобы она на каблуках, но все равно быстрее?
– Наверное, возможно, – Дашка присела рядышком и тихо сказала: – Пойдем в дом?
От Темки пахло водкой. И судя по глазам, принял он изрядно. Он не ездит пьяным. Он смерти боится. Но выходит, что страх этот не так уж и силен.
– Я просил ее… а она… подошла к краю и легонько так… раз и вниз. Не кричала. Я звук слышал. И ушел. Позвонил в «Скорую» и ушел. Как… как скотина последняя. Знаешь, как испугался? Они бы вспомнили про то, что я днем к ней пристал. Решили бы, что это я ее…
– Но ты же в «Скорую» позвонил?
Дашка обняла его. Мальчишка. Если кого и винить, то Дашку. Она ведь сталкивалась с подобным и знала, что ребус этот рано или поздно смертью закончится. Только думала, что смерть будет ее, Дашкиной. Не угадала.
– Позвонил. А если они не успеют? Если ей моя помощь нужна была?
Сказать Темке, что он все сделал правильно? Это ложь. Но Дашка готова соврать.
– Не ты ее толкнул.
– Не я, – повторил Артем.
– Вставай. Пошли в дом. Как, ты говоришь, ее звали?
Артем послушно повторил имя и за Дашкой в дом прошел, позволил себя уложить и снять ботинки.
– Я вызвал «Скорую». Я сбежал. Я трус. Я…
– Ты помолчи, пожалуйста.
Дашка набрала телефон справочной. Следующие полчаса ушли на поиск Елены Глининой. И завершился он на пятой городской больнице.
– Жива, – сказала Дашка. – В реанимации, но жива. Так что…
Она замолчала, вспомнив коридор, дверь и ожидание, которое теперь тянулось для кого-то другого.
– Что теперь? – спросил Артем.
– Молись. Может, и услышат.
Так уж вышло, что судьба Веры Павловны была предопределена еще до рождения. Прапрадед ее, будучи еще крепостным, попал в помощники к уездному врачу. Прадед, уже человек свободный, занял отцовское место и, хотя не имел бумаг, врачебное звание подтверждающих, успел прославиться широтой взглядов и умений. Деду от него досталась кипа тетрадей, исписанных мелким, но разборчивым почерком, и купленный по закладу саквояж. Отец естественным образом продлил славную трудовую династию. Он-то и полюбил говорить маленькой Верочке:
– Долг наш – людям служить.
Конечно же, отец надеялся на сына, а потому Верочку, если и готовил, то на медсестру. С ранних лет она была при больнице, некогда первой городской имени Буденного, но после переименованной в пятую и имени лишенную. Верочка охотно помогала медсестрам, не боясь крови, не чураясь гноя и больничных запахов. Ею двигало одно-единственное желание – угодить отцу.
Для того же она вышла замуж за Степана Федотовича, сорокатрехлетнего хирурга, вдовца и отца двоих детей. Верочка родила и третьего, безропотно отдав его в заботливые отцовские руки, сама же, не выбрав декретный отпуск до половины, вернулась к службе.
Шли годы. Верочка дослужилась до старшей медсестры. Дважды получала награды и бессчетно – благодарности. В девяносто втором, не выдержав перемен, ушли и отец, и муж. Дети – все трое свои, одинаково любимые – разлетелись. Больница обнищала. Но Верочка по-прежнему была при ней, не в силах оставить место своего бытия, а после бежала к тем, кто по новой моде лечился на дому. Пациенты Верочку любили.
И оплачивали свою любовь.
Денег хватало для себя и для детей.
Потом младшенький открыл клинику, и старшие свили в ней гнездо. Предприятие оказалось удачным, только Верочка, несмотря на все уговоры, не пожелала оставить первую-пятую имени Буденного больницу.
