В общем, перспективы погоды были неясны, но в редакции «Путь в неизведанное» явно на грозу не рассчитывали: все окна были распахнуты настежь, подперты где камнями, где сложенными в несколько раз газетными номерами, сунутыми между подоконником и створкой, а где и ручками швабры. Открыты были и двери, но против ожиданий сквозняк по комнатушкам не гулял, скорее слабо, лениво перекатывались волны жары, принося с собой запахи и звуки.
Лениво клацала клавиатура, надрывно жужжал системный блок, шуршали пакеты, поскрипывали доски, время от времени что-то падало, звякало, цокало... тянуло подтухшей селедкой, ацетоном и специфической вонью свежей типографской краски.
Антон Антоныч замер перед входной дверью, все его естество протестовало против того, чтобы переступить порог. Там, дальше, – работа, а работать организм не хотел. Полежать вот, таблеточку еще одну проглотить, пивком полечиться...
Надо, надо... три трупа. А если потянуть, то, как подсказывало чутье, и четвертого дождаться можно. Потому, помявшись немного, он сделал-таки шаг, с головой погрузившись в смрадную духоту узкого коридора. Был он узким и темным, разрезанным многочисленными прямоугольниками дверей, заставлен столами и мешками, тюками газет, пластиковыми ведрами, составленными шаткой башней. Имелась тут и чугунная ванна с краном, правда, пустая, но тем не менее совершенно неуместная.
Антон Антоныч заглянул в первую же дверь, на которой висела табличка «Прием объявлений». За широким столом три девицы увлеченно перебирали тюбики с помадой и тушью, коробочки с тенями для век, баночки с пудрой.
– Простите, а где тут главного редактора найти?
– Жаловаться? – с подозрением поинтересовалась пухлая брюнетка.
– Из милиции. По делу.
К счастью, этот ответ полностью удовлетворил девичье любопытство, и Шукшин получил ответ:
– Прямо по коридору. Потом налево. Если он еще на месте. Ма-а-аш, Грузданов не уезжал?
– А он приезжал? – удивленно хлопнула платиновая блондинка с рыжей челкой.
– С утра был вроде...
Шукшин не стал дожидаться окончания беседы. К счастью, искомый Грузданов был на месте, мирно дремал в кресле, закинув ноги в сланцах на рабочий стол. К появлению Антона Антоныча он отнесся с философским спокойствием и даже предложил минералки, что было весьма кстати.
– А вы по поводу чего? Если про ту статейку с провидицей, то мы ни при чем, материальчики проверенные, да и то напрямую ссылок нет, а если у народа какие ассоциации возникают, то мы не отвечаем, – Грузданов говорил вяло, неубедительно, видно было, что оправдываться ему лень. И вообще жара замучила: человеком Константин Львович был крупным, не толстым, но скорее массивным, широким в плечах, медлительным и похожим на старого медведя. Лысого медведя. Страдающего от жары, вспотевшего лысого медведя, которого выдернули из спасительной дремоты, заставив что-то говорить.
– Я не по поводу провидицы.
– Да? – вяло удивился Грузданов, припадая к бутылке с минералкой.
– Святцев Евгений Павлович вам знаком?
– Сволочь. Скотина. Вообще я его уволил. Вчера.
– За что?
– За прогулы. Я ему как человек – не нравится эта тема, пиши другую. Не хочешь? Возьми третью. Я что, я всегда навстречу, если ко мне нормально. А он исчез и все, ни ответа ни привета, вчера сырцом полосу заполняли! – Возмущенный голос Константина Львовича перекрыл даже тарахтение старого холодильника, целиком, как успел заметить Шукшин, забитого бутылками с минеральной водой. – И ведь сколько лет его знаю, нормальным же человеком был!
– А сколько знаете?
– Много, – расплывчато ответил Грузданов, поднимаясь. – А чего с ним такое? Натворил что? Хотя... Он тихушник по натуре-то, чего он натворит?
– Убили его.
– Что? – На мгновение удивление Константина Львовича показалось наигранным, каким-то очень уж явным, ненатуральным.
– Убили, – повторил Антон Антоныч, пытаясь понять, чем вызвано это самое ощущение неправильности. Что не так с Груздановым? Приоткрытый рот, несколько подбородков, наползающих друг на друга и постепенно сменяющихся толстыми шейными складками, а те, в свою очередь, исчезают под воротничком рубашки, перехваченной тонкой лентой галстука. Выпученные глаза с сеточкой капилляров? Мохнатые брови, слипшиеся над переносицей? Капли пота на покатом лбу? Нет, все так, все в норме, все возможно, так откуда же...
– Женьку убили? – тихо переспросил Грузданов, прижимая руку к груди. – Женьку убили? Ма-а-а-ашка!
Рев пронесся по кабинету, выплеснувшись в коридор.
– Господи, Господи, Господи... Женьку убили... а я ему говорил, что не надо туда лезть, не надо – и все. А он разве слушал? Ма-а-ашка!
Цокот каблуков, торопливый, всполошенный и слабый писк:
– Я тут!
– Корвалолу! И воды.
– Так... – Машка указала на холодильник. – Там же...
– Женьку убили, – пожаловался Константин Львович, и блондинка, икнув, исчезла. Ну все, сейчас полетят, понесутся слухи, и воспрепятствовать этому процессу Шукшин не сможет.
– Так как его? Где его? Кто его?
– Выясняем, – неопределенно ответил Антон Антоныч, наблюдая, как появившаяся Машка старательно отсчитывает остро пахнущие капли, как возится, пытаясь открыть обындевевшую бутылку с водой, как расплескивает...
– Брысь, – шикнул на нее Грузданов. – А ты давай рассказывай. Надо же, Женьку убили... Женьку – и убили. Он же тихим был, безобидным. Скотина, конечно, и подставил, и уволил я его. Вчера уволил.
Кажется, именно это обстоятельство особенно беспокоило Константина Львовича.
– Так что он за человек был?
– Женька? Обыкновенный. Я его давно знаю, мы на журфаке познакомились, земляки, я старше на три года, а он вроде как талант... говорили, что талант, разбаловали вконец. Но это потом, позже, а пока учились, я ему помогал. После окончания он одно время в Москве барахтался, все искал, где потеплее, где поуютнее.
С кряхтеньем Грузданов выбрался из-за стола, сгреб в охапку светлый пиджак, закрыл на ключ ящик стола, а ключ сунул под вазон с кактусом и только тогда велел:
– Идем отсюда. Тяжко тут. Пивка навернем, за упокой души раба Божьего, безбожника сущего, дрянного человечишки, но все ж таки друга... Машка, будут спрашивать, завтра объявлюсь! Или послезавтра. И вообще посылай ты всех на хрен, не до них сейчас.
Вышли в переулок, узкий и короткий, закончившийся глухой стеной, прикрытой листами серой фанеры, перед которыми возвышалась груда ящиков, частью поломанных, пестрящих ожогами, сияющих осколками стекла. Воняло кошачьей мочой, перегаром и паленой пластмассой. Константин Львович груду обошел, матерясь, вздыхая, прижимаясь вспотевшим боком к грязной стене. Антон Антоныч старался не отставать. Происходящее его удивляло и, честно говоря, возмущало. Куда его ведут? Зачем? Ну точно не для того, чтобы пиво пить.
