Внезапная трель мобильного телефона оборвала чиновника на полуслове. Звуковой сигнал был экстренным, и Прокопенко снял трубку.
— Максим Анатольевич! — зазвучал голос дежурного управляющего. — Две минуты назад начался Выброс! Имеются пропавшие без вести. Вам стоит приехать в офис как можно скорее, Совет директоров уже оповещён, мы сейчас организовываем для них вылет из Москвы.
Прокопенко пообещал скоро быть и повесил трубку.
— Выброс? — спросил отец Евлантий. — Есть жертвы?
— «Да» на оба вопроса, — ответил чиновник. — Мне надо срочно вернуться в свой кабинет. Наш разговор на этом предлагаю закончить. Мы ведь поняли друг друга, святой отец?
— Вполне, — склонил голову агент «Селезнёв», — ступай, сын мой, с Божьей помощью! — Он осенил его крестным знамением.
— Спасибо, он только что мне очень помог! — скривился Прокопенко, выходя из кабинета Евлантия.
На обратном пути, сидя в машине, Прокопенко был мрачен. Чёртов Выброс! Как не вовремя! Завтрашняя поездка в Москву на уикенд безнадёжно пропала. И это сейчас, когда он заработал столько денег на бюджете «трудового подвига»! Можно поставить на уши хоть все нелегальные казино Москвы! А теперь придётся безвылазно просидеть в этой дыре ещё несколько недель. Думать о том, что какие-то очередные недоумки из этого тупого стада умудрились пропасть без вести, и вовсе не хотелось. Сейчас в прессе начнётся нытьё по этому поводу. Лишняя головная боль… Он с тоской посмотрел в окно на быстро приближающуюся Ухту.
8
Земля вибрировала, словно дрожа от страха, на барабанные перепонки давил тяжёлый низкочастотный гул, балансировавший на грани слышимости, почка пылала, будто наполненная расплавленным свинцом. Лёгкие с трудом сокращались, выплёвывая из себя сгустки крови, и разбитая голова раскалывалась от боли, то швыряя сознание в багрово-красное мутное ничто, то вновь вытаскивая его в обжигающую невыносимой болью действительность. Звенящее потоками бушующей энергии потемневшее пространство трещало грохотом цепных реакций и сверкало дугами мощных разрядов. Воздух вокруг раскалился, словно в пустыне, и повреждённые лёгкие, сдавленные Оковами, почти перестали сокращаться. Ощущение времени пропало, и сказать, сколько длится его мучительная смерть, не смог бы никто. Сил почти не осталось, и даже надрывный хрип боли, вырывавшийся из обожжённой глотки, давно уже сменился на едва уловимое сипение. От недостатка кислорода кровавая пелена перед глазами уплотнилась, и Берёзов почти не увидел разряда, ударившего в него откуда-то из ревущей беснующимися потоками физических полей пустоты. Острая боль заполонила собой всё вокруг, и истерзанное сознание вновь отключилось, но рвущая нервы на куски боль пробивалась даже сквозь небытиё.
Плывущий в кровавом мареве Иван, словно в немом кино, увидел свой старый двор с песочницей и погнутыми качелями с давно облупившейся краской и пару раскидистых тополей, вокруг которых десятилетний мальчишка играл в догонялки с собакой. Маленький Ваня носился между деревьями, прячась за толстые стволы, но пёс с лёгкостью догонял его, делая лишь два-три прыжка. Вот мальчуган вновь юркнул за дерево, но не успел сделать и шага, как собака уже была рядом, счастливо виляя хвостом и норовя лизнуть маленького хозяина в лицо. Ваня подхватил с земли веточку и высоко поднял её над головой, подразнивая питомца.
— Гав! — заявил пёс.
Лай неожиданно оказался оглушительно громким, и звон в ушах выдернул Берёзова в реальный мир. Острая боль навалилась на него с новой силой. Спина будто разрывалась на куски под лезвием циркулярной пилы, медленно погружающейся в плоть. Иван пытался закричать от нестерпимой боли, но из горла вырвался лишь булькающий хрип, выталкиваемый лёгкими вместе с обильным кровотечением. Затянутое багровым туманом сознание потеряло ясность мышления, бросив все силы на сопротивление болевому шоку, и сквозь мутную глубину страданий разум слабо ощутил нечто большое, возникшее на самой границе действия «Шестого чувства». Разрываемый болью на части, мозг уже не мог мыслить связно, и пылающие от воспаления глаза почти перестали различать происходящее. Мир вокруг посерел, краски поблекли, скудный свет голубого солнца потемнел, став почти синим, перспектива пропала, сменившись бесконечной мутной грязно-серой ватой. Вся эта сумрачная мгла дрожала вместе с землёй, обильно вспыхивая разрывами, разрядами и искрящимся маревом бушующих энергий. Сквозь режущую тело боль Иван чувствовал, как плавится раскалённый резинополимер «Мембраны», кипящим расплавом прожигая ткань камуфляжа. Порванные лёгкие вдохнули ставший кипятком воздух и судорожно сократились, вызывая новый удар невыносимой боли. Хрип умирающего захлебнулся в горловом кровотечении. Берёзов пытался схватить ртом хотя бы глоток воздуха, но в этот миг из вибрирующей пустоты пришел новый болевой удар, рвущий тело, и анестезирующее забытье поглотило Ивана.
Всё вокруг исчезло, сменившись безликой пустотой, через которую он отстранённо ощущал, как под воздействием безжалостных потоков взбешённой энергии лопаются внутренние органы, не выдерживая запредельных нагрузок. Боли он уже не чувствовал, словно и вовсе не его тело погибало сейчас, разрываемое на части Выбросом. Он будто стал сторонним наблюдателем, безразлично оценивающим происходящее. Умирающее тело удалялось от сознания подобно погружающемуся в болото трактору, исчезающему на глазах у горе-водителя, чудом успевшего выскочить из кабины в последнее мгновенье.
Берёзов вновь увидел своё детство, крохотную детскую комнату в маленькой квартирке далёкого гарнизона и собачью подстилку в уголке, на которой с весёлым визгом возились смешной карапуз лет шести и полугодовалый щенок, отбирая друг у друга игрушечную гранату, вырезанную отцом из обычной деревянной толкушки. Уцепившийся за рукоятку барбос вытянул игрушку из слабых детских ручонок и радостно повиляв хвостом, вручил её обратно малышу, тыкаясь мокрым носом в щёку.
Что-то огромное, холодное и влажное уткнулось в лицо Берёзову, возвращая его к сознанию. Затуманенный кровью взгляд уперся в нечто чёрное, блестящее и пыхтящее, втягивающее в себя воздух короткими резкими порциями и выбрасывающее его из себя с силой мощного ресивера. Нечто ткнулось в лицо снова, холодное мокрое прикосновение на мгновение прояснило сознание, и Иван различил перед собой огромную чёрную мочку носа. Она рванулась куда-то вверх, сменяясь заросшей короткой густой шерстью поверхностью, сверкнули чудовищных размеров клыки, и раздался оглушительный грохот:
— Гав!!! — Барабанные перепонки прорезало болью, и Берёзов вновь потерял сознание.
Кровавая муть навалилась с новой силой, и он долго пытался выплыть из неё, словно исчерпавший все запасы кислорода водолаз, рвущийся на поверхность, до которой оставалась ещё слишком большая толща воды. Оставшиеся без кислорода лёгкие разрывались от судорожных попыток сделать вдох, но поверхность была так далека… Сколько прошло времени в багровом забытьи, он не знал. Один раз ему всё-таки удалось вынырнуть, и лёгкие, раздираемые жуткой болью, с натугой втянули в себя крупицы Раскалённого воздуха, словно через соломинку.
