– Может, у тебя хоть хлеб есть? Такое впечатление, что ты не женщину сегодня собирался снять, а канарейку поймать.
– Извини. Просто не держу еды дома. Я здесь почти не ем, а все, что может испортиться, вызывает у меня ужас.
– А. Ты из тех, которые любят нахлобучиваться на ровном месте. Ладно. Что поделаешь. Придется эти мышиные остатки погрызть.
– Выпей сначала. – Павел протянул Даше стакан с золотистой жидкостью.
Она выпила с удовольствием, залпом, бросила в рот горсть орешков, затем несколько засахаренных фруктов. Ей стало тепло и хорошо. Она поерзала, раздвигая полы халата, положила ногу за ногу, высоко открыла худенькие бедра. Павел не шевельнулся. Он лишь смотрел ей в лицо своим навязчивым, прилипающим взглядом. «Морока какая-то, а не мужик», – подумала Даша, и вдруг ей показалось, что комната слегка качнулась. Она встряхнула волосами, посмотрела на стол, на черную застекленную витрину с фарфоровыми фигурками. Все стало каким-то размытым. «Что за хрень с глазами?» Даша встала, чтобы пройти в ванную и промыть глаза водой, но сразу покачнулась из-за слабости в коленях. Вроде выпила всего ничего… Острая догадка пронзила Дашин мозг. Она столько раз наблюдала поведение людей после того, как подсыпала им в стакан сильное снотворное. Это оно! Она ощутила смертельную опасность, как уколы множества иголок по всему телу. Нужно быстро что-то придумать, время еще есть. Нужно успеть. Даша улыбнулась Павлу.
– Ой, я что-то совсем косая. Устала, наверно. Будь другом, принеси воды из холодильника. А то я не дойду.
Когда Павел вернулся к кровати со стаканом воды, Даша лежала, раскинувшись на черных подушках, и сладко всхрапывала. Он постоял минуту над ней, затем подошел к встроенному шкафу. Дверцы темного непрозрачного стекла раздвинулись, Павел нырнул внутрь и появился рядом с Дашей, подтолкнув к кровати другой сервировочный столик. Даша видела сквозь неплотно прижатые ресницы толстые веревки, ремни и холодные блестящие лезвия. Он нагнулся над ней так низко, что она почувствовала его неровное дыхание. Она сладко потянулась, как в полусне, протянула к нему руки:
– Иди ко мне, котик, а то я засыпаю совсем.
– Сейчас, – нехорошо хмыкнул Павел. – Сейчас все будет. Сейчас ты проснешься.
Даша почувствовала, как он весь собрался. Движения стали резкими, точными. Он стал ловко стаскивать с нее халат. Приподнял ее безвольное тело, положил голову себе на плечо… И тут же взвыл, как раненый зверь. Даша впилась зубами ему в ухо. Павел пытался ее оторвать, но от этого боль становилась еще нестерпимей. Он упустил время, когда протянул руку, нащупывая ножи и скальпели на столике, острое лезвие вонзилось ему сначала в один глаз, затем во второй. Свинцовый сон, пытавшийся раздавить Дашины мозги, отступил перед ее страшной яростью. Даша даже забыла об опасности. Она резала, колола, истязала стонущее, всхлипывающее существо, сознательно сохраняя ему жизнь. И лишь, когда он устал даже хрипеть, она вонзила нож ему в сердце. До ванной доползла на четвереньках. Смыла с себя кровь, кое-как оделась, нашла сумку, едва справилась с входной дверью, затем с дверью подъезда, но не смогла сделать больше ни шага, рухнула за углом дома. «Если усну – мне конец», – отчетливо сформулировала она задачу самой себе и впилась зубами в руку. От боли мозг встрепенулся. Полчаса, в течение которых Даша оттаскивала свое тело от дома Павла, были самыми тяжелыми в ее жизни. Она увидела наконец перед собой открытую дверь в какой-то подвал и скатилась в затхлую темноту. И сразу провалилась в глубокий сон.
* * *
Вовку-Кабанчика мучила одна мысль. Как безответственно распоряжался он своей безграничной свободой. Он ведь мог легко умереть, и никто бы ему не помешал. Никто бы этого даже не заметил. Он мог прыгнуть с крыши высотки, с моста, перерезать вены осколком бутылки. Однажды ночевал в подвале, где хранился крысиный яд. Почему он не догадался проглотить содержимое целой банки? Почему не подумал, что может прийти вот такое время? Такое время, когда смерть становится единственной мечтой… Он не мог больше терпеть боль и панический, изнуряющий страх перед новыми мучениями. Ему казалось, что все его внутренние органы от этого страха слиплись в тяжелый холодный комок, который при малейшем движении вызывал тошноту, дурноту, спазмы рыданий без звука и слез. Он уже подписал признание в убийстве какого-то бизнесмена. Он старался запомнить детали, изложенные в этом признании, мотивы, дальнейшие преступные планы. Потому что, если он сбивался на допросах, его били за то, что «опять начал хитрить». Потом ему показали дело о каком-то зверском изнасиловании. Страшные снимки растерзанной девушки. Он признался, не вникая, сказал, что сделал это неделю назад. Следователь бил его ногами не меньше часа. Оказывается, тело это девушки нашли три месяца назад. Потом ему сказали, что он подозревается в убийстве милиционера. Но в этом случае у него была подельница. Если он не придумает ее и никого не назовет, что же они с ним сделают? Вовка понял, что просто так ему не дадут умереть. С ним затеяли более серьезную игру. Его даже врачу показывали. Тот смазал чем-то раны, дал таблетки и буркнул следователю Сизову:
– Ну, вы вообще. Я вам кто? Храбрый портняжка? Хотите суду лоскутное одеяло представить вместо убийцы-маньяка?
Однажды Вовку привели в комнату, где сидела довольно молодая женщина с нервным, некрасивым лицом. Сказали, что это бесплатный адвокат. Женщина листала бумаги, прикрывала с его стороны нос платком, брезгливо поджимала губы. Когда их оставили вдвоем, женщина что-то сказала о концепции защиты, назвав его Владимиром Васильевичем.
– Не надо ничего, – сказал ей Вовка. – Я по правде ничего не знаю. Ты лучше даже не вникай.
Она не поняла, что он хочет ей помочь: ее лицо стало еще более раздраженным. Она захлопнула папку и молча ушла.
В другой раз Вовке показалось, что его беда кому-то небезразлична. Когда его привели к следователю, где сидела вся группа, у которой он находился «в разработке», в комнате был незнакомый майор, который говорил что-то резкое и даже потряс перед носом Сизова Вовкиным делом.
Следователь сидел красный, надутый, потом выскочил куда-то, как потом сказал, к начальству, вернулся и с порога заявил:
– Он остается у нас! Полковник звонил в МВД. Мы взяли, мы и доведем. А то – как что, так сразу себе забираете. Улики у вас! А у нас признание! И закрывайте дело Коркина. Вы получите такое распоряжение.
Майор промолчал, но на Вовку посмотрел так внимательно, как будто хотел ему что-то сказать. Позже, в камере, Вовка страшно пожалел, что не нашел в себе смелости к нему обратиться. Он мог бы попросить его позвонить Жене. Просто сказать, что Вовка еще жив, но, наверное, никогда ее больше не увидит. Он, как всегда, легко вызвал в памяти прелестное круглое личико. Солнечные лучи из карих глаз горячими каплями упали на его израненное сердце. Он зажмурился и увидел, как по Жениным щекам текут крупные слезы. И так захотелось ее жалости, что он впервые громко заплакал.
* * *
Даша проснулась от того, что ее голова раскалывалась на части. И что-то ужасно мешало. Запах! «В какое дерьмо я тут вляпалась?» Она пошевелилась, принюхиваясь, глаза стали что-то различать в темноте. Господи, ее стошнило! Прямо на платье, полушубок, волосы. «Хорошо, что не на спине заснула, – подумала она. – Могла бы захлебнуться блевотиной». Даша с трудом, покачиваясь, поднялась и побрела по подвалу, держась за трубы. У одной стены она наткнулась на проржавевший таз, в который капала из трубы вода. Даша разделась и почти с наслаждением стала отмываться этой нечистой водой с запахом ржавчины. Она даже рот прополоскала и, как смогла, потерла волосы. Затем нашла место, где провела ночь, порадовалась, что в таком состоянии не забыла все-таки забрать из квартиры Павла свою сумку. Она нашла в ней чистые трусики, джинсы, водолазку и легкую ветровку, приобретенные приблизительно для такой ситуации. Выживать Даша умела, как никто. Она пошарила на дне сумки под подкладкой – в ее сейфе вроде бы все на месте. Деньги, украшения, часы с бриллиантами. Даша сунула небольшую сумму в карман куртки и побрела искать выход. На улице светлело. Даша брела без цели, в состоянии полной эмоциональной заторможенности, как это бывает после сильного отравления. Она не знала, сколько времени и где находится. Но когда просто упала, обессиленная, на скамейку в тихом дворе, поняла, что ноги вновь привели ее к дому Артема. Она закрыла глаза, попыталась уснуть, но холод проник сквозь тонкие одежки, она слышала, как стучат ее зубы. Решила походить вокруг дома, пытаясь вспомнить, где окна его квартиры. Вроде бы здесь, на третьем этаже, где рядом с маленьким балкончиком окно с темно-красными плотными шторами. За ними горел свет! Она остановилась.
